Литература как жизнь. Том I

Переводы отец все же получал благодаря Алевтине Ивановне Мироновой – в Гослите заведовала иностранной редакцией, не зная никакого иностранного языка, заведовала настолько умно и успешно, что никому в голову не приходило видеть кого-либо на её месте: не знавшая языков, по Сноу, родственной оказалась знатокам, сотрудничавшим с редакции в качестве переводчиков и авторов предисловий. Алевтина Ивановна – ветеран войны, законченный тип советского человека, который войдет в историю, как вошли английские пуритане и американские пионеры. Ещё бы, скажут, тебе её не восхвалять! Но я говорю – тип. Такие люди делали иностранцев русофилами, делали и советофилами, если иностранцам, получившим подъемные на изучение России, удавалось проникнуть в наше общество глубже диссидентствующего слоя. Советолог Симмонс говорил и повторял как присказку: «Люди! Какие люди!». Боб Девлин, редактор «Справочника по Русской революции», признавался своей жене: «Пегги, если бы не любил я тебя, женился бы на русской». Делая рискованное признание, Боб, проходивший стажировку в Ленинграде, имел в виду таких же людей. Сегодня наши расхрабрившиеся бывшие товарищи, называемые господами, забывая, откуда вышли, и отряхая прах советского времени со своих ног, называют тех людей «совками», считая их изъяном в людской породе, лишенными человечности. У «совков» человечности хватало после испытаний, какие не снились зачисляющим себя в элиту. Прав был Милюков: не хватало нам снобизма! Как социал-демократ, представитель крупной буржуазии он видел в этом недостаток. Но кто поносит «совков», те противоречат представителям цивилизованных стран, видевших в «совках» черты человечности, ненаходимой у соотечественников. Почему на Западе наблюдается дефицит человечности, о том существует целая литература, собственно вся достойная внимания западная литература последних десятилетий – об этом. Фолкнер указал на эту проблему: беспризорник Гек Финн имел дело с плохими или хорошими, но людьми, а юный герой повести Сэллинджера «Над пропастью во ржи», отпрыск из состоятельной семьи, сталкивается с отсутствием людей, в том числе, среди своих ближайших родственников, за вычетом маленькой сестренки.

Драйзер, пока его переводил мой отец, сделался для меня, следом за Рингом Ларднером, О. Генри и Эптоном Синклером, одним из «семейных» писателей. Даже по ночам просыпался я из-за разговоров отца с матерью о Драйзере, отец опасался: найдут плохим перевод, а на самом-то деле плохо написано! Не разъяснишь, что Драйзер из разряда великих плохих писателей. Их не следует путать с большими бездарными писателями, то большие претензии при отсутствии таланта, а про Драйзера говорили: «У него нет ничего, кроме таланта».

«Старуха Гаррис», как, согласно нашим возрастным критериями, мы с приятелями её называли, приехала в то время, когда я уже мог ей рассказать о муках отца в борьбе с тяжелым драйзеровским языком. Но необходимость отлучаться для деловых разговоров со «Старухой» мешала нашему отдыху. Поэтому я попросил брата Сашку позвонить «старухе» и сообщить, что я задерживаюсь. Сашка неуверенно владел английским, и я для него написал их вероятный диалог:

«Митя не может к вам прийти».

«Почему?»

«Он неважно себя чувствует».

«Что с ним?»

«Заболел».

А «Старуха» возьми и задай непредусмотренный вопрос, чем же Митя болен? Брат не знал, как по-английски «мигрень», однако нашелся: “Somethig is wrong with his head” – «У него плохо с головой».

Иногда я находил время со «Старухой» побеседовать. Убили Кеннеди, и она поразила меня своей холодностью, когда у нас плакали мужчины, а поэты писали прочувствованные стихи с подтекстом, не антиамериканским – антисоветским, намекая, что мы и убили, откуда могли возникнуть такие слухи, я случайно узнал в дальнейшем, но что сказали бы те мужчины и поэты, если бы узнали, что говорила «Старуха»! Она же сказала спокойно, зная, о чем говорит: «Кроме подводных лодок, больше не интересовался ничем». Словно, туда ему и дорога. В дальнейшем я слышал от американцев, что при жизни Кеннеди его политика не находила поддержки и стала осуществляться, освященная его гибелью. Универсально! В современном мире разве что мученичеством удается добиться реализации своих планов, политик, не готовый жертвовать жизнью, подписывает себе смертный приговор в истории[188].

Основным предметом наших разговоров со «Старухой» был всё-таки Драйзер. «Старуха» мне разъяснила относительно его «плохописи»: Драйзер – прежде всего яркая личность, где личность проявлялась, там она, заставляя забыть об аляповатости слога, «прорывала бумагу» (слова Бодлера о Бальзаке). В мемуарах «Старухи» было выразительно описано, как Драйзер выглядел. «Будто болид, сверкнувший в небесном пространстве», такое впечатление, по её словам, производил взгляд Драйзера с высоты его значительного роста.