Лисы графства Рэндалл

Я – один из трёх её ровесников, рождённый в первый день, когда чудовищные снаряды вспахали мирную землю. Сын офицера, и внук офицера, и правнук офицера – и дорога мне была только одна, в военное училище. Я выбрал лётное с самого начала. Симон и Уилл переучивались позднее. Им, как и мне, идёт уже третий десяток; как и я, они мечтают прожить эти тридцать лет заново, в мире, где отрочество и детство отмечены волшебством и чудом, а не вооружёнными стычками, усталостью и безнадежностью.

Но сейчас, когда затихла война, а весна, наоборот, безумствует как в последний раз, и море такое ласковое – лижет босые ступни, щекочет брызгами под коленками – совсем не хочется думать об этом.

И нам троим, и горожанам.

– Эй, посмотри! – Симон восторженно толкает меня в бок локтём. – Да там настоящий цирк! Даже сладкая вата есть! Айда на паёк сменяем?

– Не надо на паёк, у меня деньги есть. – Уильям долго шарит по карманам и недоверчиво смотрит на разноцветный шатёр вдалеке, принюхиваясь к морскому ветру. – Действительно, сладкая вата. И откуда они её взяли? Настоящие волшебники.

Уилл оказывается прав – это действительно волшебники, а не циркачи. Рыжий ирландец в умопомрачительном цилиндре и красавица, видимо, жена – хрупкая, маленькая и похожая на китаянку.

Сахарная вата дорогая до одури и почти безвкусная. Делают её на старенькой довоенной машине, громоздкой и неудобной. Мы втроём едва наскребаем на одну порцию, чувствуя себя полными идиотами, но таких идиотов в городе, оказывается, хватает – пока мы стоим рядом и лакомимся, у волшебников отовариваются ещё несколько человек. Сперва хромой моряк с хорошенькой медсестричкой обменивают тусклый серебряный браслет на порцию сладкого, а потом женщина притаскивает кулёк муки. Уходит счастливая, бережно укрывая вату от солёного морского ветра, и улыбается мечтательно.

– Уже второй раз, вчера тоже приходила, – неожиданно тихо для своего роста и яркой внешности замечает ирландец-волшебник. – У неё дочка сильно болеет. Ноги повредила – то ли встанет, то ли нет… Для неё и угощение.

Я хочу сказать, что сахарная вата не сойдёт за лекарство, но молчу, потому что для нас она лекарство и есть. Точнее, суррогат – мирных дней и счастливой жизни, до которых ещё дожить надо.

И чёрт знает, доживём ли.

– А вы и едой оплату принимаете? – спрашивает вдруг Симон. Глаза у него шальные и такие же ярко-голубые, как море, хотя обычно кажутся серыми. Но сейчас к ним словно вновь возвращается цвет.