Лисы графства Рэндалл

Небо к тому времени бессовестно почернело, а луна, красноватая и огромная, выкатилась из-за церковного купола. Я попытался прикинуть, где остался лагерь и как можно срезать дорогу, и в итоге забрёл в какую-то глушь. Жилой квартал – не жилой квартал, трущобы – не трущобы… Петлял долго, обходя палисадники разной степени уютности и мрачные переулки, и в итоге уже почти на окраине выскочил к самым настоящим развалинам. Три этажа, кое-где обрушившиеся перекрытия и стены, подковообразная форма здания, до безобразия заросший внутренний двор и проваленная крыша – всё за нелепо высоким и крепким забором. Его я, разумеется, перелез, пусть и не без труда – жаль только, что помадки рассыпал по траве. А за забором начиналась уже освещённая улица, на другой стороне которой расстилался парк в классическом стиле. На металлической скамье под жёлтым фонарём старуха куталась в ворсистую шаль и вполголоса болтала с чёрным пуделем. Я сначала хотел пройти мимо, но затем почему-то уселся на корточки и начал скармливать ему печенье. Он брал его с ладони очень деликатно, а потом ещё долго вылизывал горячим языком пальцы и запястье. Правый глаз у пуделя был как мяч для пинг-понга, белый и выпуклый.

– Собака болеет? – спросил я старушку.

– Не знаю, – растерянно ответила она, кутаясь в шаль. Из-под длинной юбки показались мыски старомодных остроносых туфель с квадратными пряжками. – В первый раз его вижу.

– Наверно, он потерялся, – предположил я, почёсывая пуделя под горлом. Он широко зевнул.

– Видать, да. А почему ты через забор госпиталя полез? – подозрительно покосилась на меня старушка. Радужки у неё были светлые до прозрачности, даже в скудном свете фонаря, а лицо – неожиданно нежное; хоть и морщинистое, но по цвету как у пятилетней девочки, никакой папирусной желтизны и пятен.

– Тоже потерялся, – хмыкнул я. – А тут раньше госпиталь был?

Я протянул старушке кусочек имбиря, и она, хоть и с опаской, но взяла его. Прикусила бесцветными губами – и сунула за щёку, смешно поморщившись. Мне даже показалось, что у неё кончик носа пошевелился.

– В войну – был, все тридцать лет кряду. Я тогда медсестрой работала… Уже под конец на первый корпус упал бомбардировщик. Полздания разворотило. Сразу после перемирия что-то ещё починить пытались, а потом так бросили, огородили только… По мне – лучше б снесли до конца, но кто ж станет из-за окраины морочиться… А ты, говоришь, недавно здесь? – вдруг пытливо сощурилась она. – А прежде-то я тебя точно не видала?

Вместо ответа я откинул капюшон, показывая седые волосы и длинный шрам, от виска к шее, изломанный, розоватый, тонкий и едва-едва заметный, если специально не вглядываться.

Или не показывать.

– Думаю, вы бы меня запомнили.

Она пожевала то ли губу, то ли имбирь, а затем качнула головой:

– Не знаю, не знаю… Взгляд знакомый больно, – вздохнула. – Ты не бери в голову, я таких мальчишек много навидалась. И седых, и увечных… В последние-то годы войны старших-то никого уже почти не осталось, совсем молодые воевать шли. И в пехоту, и в лётные училища, и фельдшерами… Помню, у нас как-то паренёк лежал, хороший, вроде тебя, но уже весь шитый-перешитый. Лётчик вроде, и постарше вроде – годков двадцать пять; а может, он только выглядел молодо, коротышкой ведь был. Товарищи-то его ровесником войны называли… Лежал, значит, с переломом ноги и проникающим в брюшную полость. Только оклемался немножко – и сбежал из госпиталя. Своих догонять отправился, видать, как в горячке всё бредил… Я-то себя ругаю, что за ним не уследила.

Я посмотрел на неё снизу вверх. Луна теперь болталась над парком, не красноватая, а обычная, сливочно-белая.

– Может, потому что ругаете себя – и видите его везде?

– Кто знает, – снова вздохнула она и принялась чесать пуделя за ухом. Тот млел и звонко позёвывал.

Подумав, я ссыпал ему остатки печенья и, не прощаясь со старушкой, побрёл вдоль парка. Теперь, после короткой остановки, было примерно ясно, как возвращаться в лагерь. Меня занесло не куда-нибудь, а на противоположную сторону города. Снова срезать дорогу закоулками я не рискнул и постепенно выбрался к центральному проспекту.

Время близилось к двум часам ночи, и людей на улицах почти не осталось. Даже на главной площади, напротив ратуши – ни души. Зато по боковым аллеям шныряли подозрительные типы. Меня не назовёшь особенно соблазнительной добычей – подумаешь, оборванец в мешковатой куртке, такой, гляди, сам ножом пырнёт, не задумываясь… Нож, кстати, у меня действительно имелся. Но обошлось – всю дорогу он благополучно пролежал во внутреннем кармане, даже припугнуть никого не понадобилось.