Лист Мёбиуса

– Ну, у тебя и вывеска! Ботву причеши. Мордомаза с мордоглядом, звиняйте, нету! – продолжал потешаться лысый незнакомец. – Какой масти будешь? Чиграш, скрипач, боксер, босяк или шлепер?

– Боксер, – меланхолично ответил я.

– Я так и подумал, что баклан, – сверкнул фиксами лысый. – Давно на большой зоне? На заборе расписался или по полной – до «звонка»?

– Слушай, – сказал я, поморщившись. – Хочешь побазарить – достань водки.

– Может, у тебя рыжье есть? Или шмотки ненужные?

– Шмотки? – я вспомнил про пиджак Толсторюпина, который ему подарил Платов. Теперь он служил мне подушкой, а бывшие хозяева про него наверняка забыли. – Вот – пиджак загони.

– Паленый?

– Подарили.

– Гоп-стоп, значит, – лысый внимательно осмотрел пиджак, проверил карманы. – В нутряках – голяк. Лавсан этот на полпузыря тянет. Ни один барыга больше не даст. Да и барыги на змее нет.

– На змее?

– Да на поезде! – ответил лысый. – Дикий фраер, а говоришь, у дяди на поруках был. Ты когда по бродвею гулял, катрана не заметил? Огонек? Ну, где святцы читают? Стирами бьются? В картишки?

– А, – наконец понял я, – через вагон мужики в «дурака» режутся.

– Дело верное, – обрадовался лысый. – Мужиков на конверт возьмем. Знаешь, с кем ты закорешился? С дергачем-стирогоном! Погоняло – Лысак. А твоя кликуха?

Я пожал протянутую мне руку и внимательно присмотрелся к лысому. Кого-то он мне сильно напоминал. Древнего римлянина, если бы молчал.

– Поручик, – ответил я. – А тебе бы больше подошла кликуха – Цицерон.

– Ну, ты гамму не гони, баклан, – обиделся Лысак. – Я же тебя чушпаном не обзываю. А за базар и ответить можно.

– Да ты что? – искренне удивился я. – Цицерон античный мыслитель, уважаемый человек!

– Пахан, значит? Тогда – ништяк, – Лысак перекинул через руку пиджак и встал. – Пошли?

– Тоска, – замотал я головой.

– Вижу, – усмехнулся Лысак. – Долбата. Поканал я на огонек. Есть что на кон поставить.

Лысый ушел, а я забрался опять на полку и задремал. Вскоре меня ткнули в бок чем-то твердым и холодным. Я повернулся и увидел Лысака с бутылкой водки в руке. Золотые фиксы весело блестели.

– У меня закусон есть! – радостно сообщил я, бодро спрыгнул с полки и достал сумку с продуктами. В ней было еще чем поживиться! Мы разлили водку по стаканам и чокнулись. Лысак был словоохотлив, видимо, профессия картежника обязывала. Он показал мне наколку – «купола». На церкви были вытатуированы четыре купола.

– Четыре ходки, – пояснил Лысак. Он показал и другую татуировку – руки, закованные в наручники, держали розу. – 18 лет исполнилось в ВТК. Я с «малолетки» по фортам. И сейчас неделю как академию закончил. На гастроли еду. Я могу, конечно, пижонов развести, но не буду светиться до поры. Хочу шмеля добыть.

– С «малолетки»? Ты что – детдомовский?

– Нет. Папаша у меня имеется, – горько усмехнулся Лысак. – Коммуняка, идейный. Мальцом слямзил я у одного лоха фонарик. Домой принес. Батя шмон навел, фонарик нашел и по морде мне фонариком звезданул. Мазу держал, воспитатель хренов! Я тогда еще больше сблатовался. С кодлой стопарил пассажиров, махался со шпаной. Папаша мочалил меня, мочалил – ноль на выходе. Тогда он раз нагрянул на флет-хату, схватил меня за руку и прямиком к куму повел. С тех пор – четыре ходки. Не жалею – порядочные люди попались, уму-разуму научили… Пойдем, взорвем! – вдруг оборвал разговор Лысак.

Я понял, что меня зовут покурить. Взял пачку сигарет и пошел с лысым зэком в тамбур.

– А кто твой отец по профессии? – спросил я.

– Железнодорожник, – ловко пуская колечки дыма, ответил Лысак. – Иван Григорьевич Бойко.

44.

Мы возвращались почти бегом, а потому больше молчали. Сзади раздались крики, потом несколько выстрелов из пистолета. Иван Григорьевич развернулся и, не останавливаясь, дал очередь из автомата почти в небо. Погоня затихла.

– Поднажмите, друзья-товарищи, – подбодрил нас обходчик путей.

У своего домика он разрешил нам передохнуть, собрал автоматы. Пистолеты старшины и лейтенанта ему Шуберт не отдал: «Трофеи!» Бойко занес оружие внутрь, спрятал его в подпол, закрыл люк половиком.

– Найдут, хрен с ним! А светиться с оружием нельзя, – пояснил Иван Григорьевич. – Сейчас минут через пять наш поезд будет, далеко от портала не отходить.

– Федор, – спросил я Толсторюпина, – били тебя?

– Били, – тяжело дыша, ответил Федор. – Старшина больше всех старался. Это он мне фонарь поставил. Они, когда меня скрутили, первым делом паспорт потребовали. Тут лейтенант какую-то хрень стал говорить. Что документ у меня поддельный, что я не могу быть 1962 года рождения, потому что сейчас 1953-й! Вольтанутый совсем! Потом в опорный пункт привели, бумаги какие-то достали, вообще стали такое дело шить, что я решил – точно в дурдом попал!

– Что они тебе шили?

– Что фамилия моя дворянская и состоит из двух. Толстой и Рюпин. Граф Толстой и баронесса Рюпина – мои прадедушка и прабабушка. А, значит, я – белый эмигрант. Заслан западногерманской разведкой для диверсионных действий.

– А ты и вправду потомок Толстого? – спросил я с интересом.