Лис

Вверх по улице тек холодный влажный ветер, кое-где белели полоски нерастаявшего снега. По берегу ветра Сольцев пробирался в институт на отработку. По субботам студенты дневного отделения не учатся, но над Василием висел долг по французскому допчтению. Он вышагивал с непокрытой головой, с покрасневшим носом, руки – в карманах кожанки, как курьи крылышки (карманы слишком высоко, но без перчаток дуборно). Сольцев был абсолютно спокоен: к отработке не готовился и знал о своем провале наверняка. По-умному-то надо было потянуть недельку, но деканат явил козье рыло и велел показаться, не то семинарского зачета не видать. «Задача простейшая, – рассуждал Василий Сольцев, пытаясь держаться победительного равнодушия. – Отмечусь – и в дамки. Время выиграно, а больше ничего и не надо». И по институтским коридорам он несся, словно хмурый ветер.

Француженка Эльвира Ивановна консультировала в преподавательской на пятом этаже. Войдя в накуренную комнату, Василий обнаружил помимо Эльвиры Ивановны двух незнакомых девиц, вероятно, с заочного. Вид у девиц был растерянный, чтобы не сказать ошарашенный.

Преподавательская разделялась на две половины высоким шкафом. В углу за столом сидела Эльвира Ивановна, молодая дама, напоминающая сыча в солнцезащитных очках. Кресло заплыло фигурой француженки, так что могло показаться, будто Эльвира Ивановна грузно парит над полом. Короткие платиновые кудряшки и очки дышали неумолимостью.

– Но мы думали… Точнее, нам сказали, что семинар ставят на консультации. Допчтение же у нас сдано, – лепетала одна из заочниц.

– Кто вам сказал? – в голосе Эльвиры Ивановны слышалась усталая брезгливость.

– Девочки в группе. И методистка…

– Вот пусть вам девочки и ставят семинарский зачет.

«Э-э-э, – подумал Сольцев, – да тут жарковато. Не прогуляться ли пока до буфета?»

Надеясь встретить кого-нибудь из группы или хотя бы с курса, Василий спустился на первый этаж. В буфете было пусто, буфетчица вытирала столы влажной тряпкой. Тряпка оставляла на столе шагренево сжимавшиеся зеркальные полосы и пятна. В витрине на тарелке мерзли бутерброды с сыром. Повернувшись так, что волосами опахнуло плечо, Сольцев двинулся обратно на кафедру.

Войдя в комнату, он увидел, что мизансцена изменилась. Заочницы с распаренными лицами улыбались и кивали Эльвире Ивановне. Сама же Эльвира расписывалась в одной из зачеток. Василий удивился. Что случилось за десять минут его отсутствия? Прижимая к груди заполненные зачетки, студентки прощались, пятились и, чуть не сбив незамеченного Василия, выскочили вон.

– Так что, Сольцев? – весело спросила француженка. – Плохи ваши дела?

– Но, па дю ту, мадам[18]. Хотелось бы явиться через неделю и поразить вас… (он хотел сказать «в самое сердце», но передумал) …великолепием моих знаний.

– Великолепием? Ну-ну. Что ж, ступайте. Но следующая суббота – последний срок. Да и народу будет туча.

«Сама ты хорошая туча», – подумал Василий и двинулся к выходу. Мысли об увиденном и не вполне понятом неотвязно порхали за ним. Почему так смягчилась Эльвира, которую в первый раз он застал в состоянии неприязненной непреклонности? Что могли ей сказать эти бестолковые заочницы? Почему не сказали этого сразу? Очевидно, француженка твердо отказалась ставить семинар. А через десять минут поставила.

Солнце холодно выглянуло из-за бегущих облаков, и пресненские дома сделались более цветными.

Жалость? Усталость? Что смягчило жестокую Эльвиру? И еще это выражение лиц двух дур, выходящих с кафедры… Да, и с лицами было непонятно, нехорошо. Что-то там примешивалось к облегчению – пришибленность, что ли. И вдруг Сольцев все понял.

– Мать моя женщина! – сказал он с восхищенным ужасом.

Взятка! Это могла быть только взятка. Теперь все сходилось: и неприятный тон первого разговора, и перемена решения, и пристукнутое смягчение лиц.

Конечно, Василий слышал о взятках, в том числе в ГФЮУ, но то были разговоры. Сегодня все произошло практически у него на глазах.

Сольцев сделал несколько шагов и остановился. Предзимний ветер гнал по волнам его рок-шевелюру. Сольцев не двигался, потому что двигался мир вокруг – не то чтобы менялся, а находил новое объяснение. Василий смотрел на вереницы бегущих машин и взахлеб обращался в новую религию: религию неверия. Все происходящее делалось четче, графичнее, ритмически укладываясь на свои места: придирчивость преподавателей, обилие тупиц среди бюджетников, отчисление одних и неотчисление других. Он снова зашагал в сторону метро. Торжество открытия ускоряло походку. Главное дело, вся эта ложь существует годами и прикрывается галстучками, белыми рубашечками, блестящими портфелями и красивыми словами: правопорядок, дисциплина, честность.

Еще одна, отдельно текущая мысль, касалась очередного визита к Эльвире Ивановне. Нет, от него она денег не дождется. А может, наоборот, вывести ее на чистую воду? Для начала он подготовится к консультации по высшему разряду, а там видно будет.

•