Лис

«Почему она всегда такая улыбчивая? Такая приветливая со всеми, как стюардесса… или официантка…» Весь день (ему казалось, что так было давным-давно) Сольцев хотел, чтобы Рада светилась только для него. А она светилась, верно, причем свечение это выглядело, как бы сказать, равноудаленно. Арктическая белизна блузки, черная юбка-карандаш – так одеваются, чтобы идти на собеседование. Но сияние волос слишком пушисто, а в глазах прячется смех – и плохо прячется, такое не спрячешь… Отец Рады Зеньковской – генерал, перешел в МЧС из армии. Всякий раз, глядя на девушку, в ее простоте, опрятности, нежелании спорить Сольцев угадывал домашнюю строгость. Он, ненавистник костюмов и враг навязанной дисциплины, любил эту чистоту и тонкую – тоненькую – лучезарность. Любовь ли побеждала его принципы или в Раде и благодаря ей он тянулся к тому устройству жизни, который покоится на власти отца, – кто разберет?

Навсегда, до последнего часа, Василий запомнит, как смотрела на него Рада в ту минуту, когда он подошел к ней. Это случилось после пар, на следующий день после истории с Уткиным. В аудитории еще оставалось человек пять-шесть, две девчонки болтали с Зеньковской. Васино сердце отплясывало языческие танцы, ладони отсырели от волнения, но он сделал несколько шагов и оказался рядом. Он не слышал, что говорили другие девочки, словно те сразу отодвинулись в тень и тишь – те и впрямь что-то почувствовали, наскоро расцеловались и исчезли, а Рада, ничего не говоря, смотрела на Сольцева и вопросительно улыбалась. Василий огляделся, набрал воздуха и выдохнул:

– В какой руке? – Обе руки его были заведены за спину, как у арестанта.

– Что в какой руке? – удивилась Рада.

– Подарок тебе.

– Вась, ты чего? – Она удивилась еще сильнее, пожалуй, даже немного испугалась.

«Сейчас она уйдет, и все закончится, не начавшись». Он чувствовал, как серебряные угловатости колют сжатую в кулак ладонь.

– Пожалуйста! – Сольцев смотрел ей в глаза с упрямой мольбой.

– Левая! – Тряхнула головой.

Он незаметно переложил за спиной подарок из правой ладони в левую, протянул руку вперед и разжал кулак. В ладони сидела маленькая серебряная стрекоза с крыльями, застекленными невесомыми витражами. Брошь когда-то принадлежала бабушке, матери ушедшего отца. Вася никогда не видел эту бабушку, она умерла задолго до его рождения. Разумеется, мать никогда не носила эту вещицу, не доставала из коробки, спрятанной в глубине платяного шкафа. Но Вася в детстве часто доставал коробку и разглядывал бабушкины сокровища – бусы, камеи, пудреницу в виде бронзовой лягушки…

– Какая роскошь! – Глаза Рады заблестели, но она тотчас заговорила извиняющимся тоном: – Но я не могу… Во-первых, слишком дорогой подарок. Во-вторых, Вася. По какому поводу?

Сольцев забормотал, как во сне:

– Примерь, послушай меня. Ты же знаешь…

– Ничего я не знаю!

– Рада, возьми, а? Это будет твой подарок мне. Если хочешь, я больше к тебе не подойду никогда.

Она не отвечала. Думала. Сольцев, вовсе не приспособленный для ожиданий, чувствовал, как через его глаза, сердце, вены, поры скачет конница теней, оставляя за собой раскатистое эхо и разбитые дороги. Он опустил руку – сколько можно стоять с протянутой рукой? Вдруг Рада взяла его за руку, разжала пальцы, достала стрекозу и тут же принялась пристегивать себе на ворот. На белый шелк бледно легли гранатовые, кобальтовые, янтарные отсветы.

– Ну как? – спросила она.

Василий развел руками.

– Все сложно. – Мысленно он пытался отбиться от строчки «Ее звали мечтой. Мечтой-мечтой-мечтой».

Рада смотрела на него, и какое непростительное счастье было входить, как домой, в ее серьезный взгляд:

– Как сказать? По логике вещей это я должен тебя спасать. А спасла меня ты. И дело не в Уткине. Если ты рада, это ответ на все мои вопросы, не знаю, понимаешь ли ты.

Неожиданно Зеньковская тихонько пропела:

– «Ее звали мечтой. Он хотел убежать, да не сумел», – и засмеялась.

Услышав от Рады слова песни, которую пытался спрятать от самого себя в собственной голове, Сольцев почувствовал во рту космический холод, а голова полетела куда-то вверх или в тартарары, точно шалый астероид.

•

Ни к одному семинару, ни к одному экзамену Сольцев не готовился с таким усердием, как к субботней консультации по французскому. Времена неправильных глаголов, французские правовые термины были выграссированы до блеска. Выходя на кухню, бледный невыспавшийся Василий пугал мать внезапными «эксес дю эксекютор»[19] и «аксидан дю травай»[20].

Впервые в своей студенческой жизни Сольцев задумался, не надеть ли костюм, но тут же обругал себя за малодушие. Достаточно того, что он не даст Эльвире ни малейшего повода для упрека, ведь глагол «авуар» спрягается так, а не иначе, во что ни оденься. Выйдя из дома в легкую, словно туман, морось, Василий почти мечтал, чтобы к нему отнеслись несправедливо, дав повод для возмездия. Готовясь к пересдаче, он словно вооружался для битвы.