Лис

Промелькнули праздники, покатилась зимняя сессия. Ни Карпов, ни его брат Гусельников так и не объявились. То ли «Волга» сломалась, то ли слишком много преподавателей отнеслись к красным корочкам без должного трепета, то ли Гусельников решил сменить профессию юриста на искусство гомеопата.

В первых числах февраля снег сошел, синицы запели по-весеннему, а трава над теплотрассами неосторожно спешила зазеленеть. Тагерт торопился и пытался на ходу попасть застежкой портфеля в скобу.

«Первый семинар – самый важный». Начинался второй семестр, и Тагерта ждали новые, незнакомые группы. Застежка соскальзывала: портфель переполнен бумагами. Первый семинар – витрина науки, ловушка для ума, приманка воображения. Если на первом занятии преподаватель не смог заинтриговать студентов, вывести их из душевного равновесия, пиши пропало: весь курс пройдет под знаком равнодушного принуждения. Особенно если предмет не так уж важен, как, например, латынь. Кому вообще нужна эта латынь?

Румяный первокурсник, который всего пару дней просидел в аудиториях, еще толком ни с кем не познакомился, ждет, что его с первой секунды будут превращать то ли в Шерлока Холмса, то ли в Перри Мейсона, то ли, на худой конец, в Анатолия Собчака. А тут вдруг, шаркая ботами, ползет на кафедру неряшливое чучело профессора и принимается, кашляя и кряхтя, бормотать про законы Хаммурапи. Или задорная пожилая дама диктует невнятные определения к курсу логики. Словом, вместо того, чтобы заняться прямым делом и с ходу научиться паре адвокатских хитростей, студент медленно бредет, спотыкаясь о разные ненужные предметы вроде всеобщей истории или латыни.

Вот и не спи, латинист, готовься к первому семинару, скрываясь в тихой своей засаде. Придет к тебе первокурсник, готовый дремать или покорно терпеть полтора часа ненужные бредни, тут-то и порази его, заставь взглянуть на все по-новому, как он не глядел еще никогда. Брось сонный ум в кузнечный горн, раскали добела и выковывай новую мысль, чтобы бухнуть ее в конце в холодную водицу латинской фонетики, в диграфы с дифтонгами, в долготы и краткости, в слог ti перед гласными. Пусть выйдет отрок с пары ошеломленный, сбитый с толку, готовый сбиваться и дальше, и глубже, и выше. Пусть летит к таким вершинам, куда его сроду не заносило вместе с тривиальными шерлоками и мейсонами. Пусть откроет после семинара учебник, чтобы убедиться: да, все так и есть, ему это не приснилось.

Удивить юных юристов совсем нетрудно. Что они знают, кроме кавээновских шуточек, компьютерных стрелялок да названий брендов (тачки для мальчиков, тряпки для девочек)? Живой, подвижный ум, который, может, ни разу не пробовал настоящей пищи. Ирония, которой подбрасывали только легкую добычу. Малограмотные остроумцы, необразованные самородки – да вы же находка для преподавателя! Любой казус из римского права, любой сюжет – хотя бы про адвокатов, которые не изучали право, – все будет для вас удивительно, как цвет апельсина, впервые увиденный прозревшим слепцом. Расскажет вам преподаватель историю про украденного раба, ограбившего укравших, – и вы, милые, в его власти.

Беда не в том, что латинисту нечем удивить студента на первом семинаре. Беда в том, что за первым семинаром идут второй, третий и так далее. Не потому, что чудеса закончились. Просто теперь в дело идет учебник. Зубрежка падежных окончаний, глагола esse – это, скажем, неизбежное зло. Но фразы для перевода… Боги Олимпа! Такие фразы мог бы сказать мороженый минтай, если бы его перед заморозкой обучили латинской грамматике. А то и не целый минтай, а спинка минтая:

Житель острова – моряк. Не говори, если должен молчать. Простота – подруга законов.

«Первый ответчик уже в суде». Вот это новости! «Наш судья работящий и справедливый». Кто не знает этого, не достоин звания человека. Особенно раздражала Тагерта реплика «Не говори, если должен молчать». И как он должен себя чувствовать – после такого первого семинара? Врунишкой, который наобещал римских откровений, а сейчас подсовывает лжелатинскую ахинею? Подлость, безобразие, свинство! Учебники забиты фиктивной латынью, от которой правоведу никакой пользы. Конечно, можно, как Кульчицкая, давать пространные комментарии к отдельным словам. Но причем тут латынь?

– Зачем нам третье склонение? – спрашивал осмелевший троечник, и Тагерт чувствовал, что большинство молча поддерживает это недоумение.

Сергей Генрихович нервничал, многословно отчитывал троечника, по существу же оправдывался. Дальше в любой момент мог раздасться вопрос, при котором Тагерт вздрагивал, как от пореза о край листа бумаги или от визга металла по стеклу:

– Сергей Генрихович, зачем нам латынь?

По-другому можно сказать: ваша жизнь, Сергей Генрихович, бессмысленна. Вопрос этот был повесткой в суд, клоком седых волос, порцией отравы. Паскудный, пакостный вопрос! Он не должен быть задан никогда – ни вслух, ни про себя.

•

Долго ждать следующего раза не пришлось.