Лис

Еще. Мать давно была знакома с Радой, а вот Василия с Радиными родителями так и не познакомили, хотя он ждал этого знакомства и готовился к нему. С Радой о знакомстве не заговаривал – должна же быть гордость у человека. Иногда Сольцев думал, что Рада опять защищает его от своего отца, от его неприятия и осуждения. Значит, спасает их союз.

Хотя кто разберет, о чем на самом деле думает Рада? Есть в ней какая-то дымка, недостижимая далекость. Сколько не иди, как ни приближайся, а эта даль все отступает, и нет ни малейшей надежды однажды, пусть через много лет, приблизиться окончательно и навсегда.

Катастрофа начиналась хорошо. Мечта начала сбываться – это и была катастрофа. Они пересекали Тишинский рынок. «Голландская сельдь из Европы!», «Клюква экологическая! Клюква экологическая! Покупайте здоровье!», «Носки от производителя!» – наперебой кричали со всех сторон.

– Вася, можно к тебе две просьбы? – произнес голос, которому нельзя противиться.

– Приказывай.

– То есть три. Можно я руку об тебя погрею?

Холодная тонкая рука проскользнула под рубаху, Сольцев вздрогнул. Точнее, дрогнул.

– Во-вторых. Ты в воскресенье как?

– Безотчетно и центростремительно.

– Вась, я серьезно.

– Величаво и двояковогнуто.

– Я хочу пригласить тебя в гости. К нам.

Сердце Сольцева заколотилось еще сильнее, чем после руки под рубашкой. Вот и настал день, которого он так долго ждал. Он шагнул было в смятении на проезжую часть, но был остановлен той же самой греющейся рукой.

– Вася, ты только меня выслушай спокойно, хорошо? Ты мне нравишься такой как есть. Понимаешь? Но мои родители, они старых взглядов, понял, о чем я?

– По правде говоря, не очень.

Сердце продолжало сильно биться, но теперь это Сольцеву мешало.

– У меня есть гениальный мастер в Институте красоты…

– Горбатого Институт красоты не исправит.

– Вася, серьезно, можешь ты сделать это для меня?

– Да скажи ты толком!

– Ну немного привести себя… Волосы. И если хочешь, я помогу тебе выбрать что-то из одежды.

Стук сердца прекратился. А если и не прекратился, теперь это не имело значения. Рада продолжала говорить, как она любит его волосы и сохранит прядь навсегда, но родителям нужно понравиться, и если она что-то для него значит…

– Я бы за тебя кровь отдал. Я бы кожу дал содрать – для тебя, – заговорил Сольцев глухо, как из-под земли.

– Так ты согласен?

– Ни за что.

– Погоди, а как же жертва, кровь? Нет, я не хочу твоей крови, прическа же меньше…

Сольцев тогда не мог объяснить, махнул рукой, отвернулся.

Только на другой день, когда обида нашла остужающую форму, Василий смог определить словами свои чувства. «Если ты меня принимаешь, то дорожишь мной таким, какой я есть. Если готова меня перекраивать – даже не для себя – ты меня не принимаешь, я тебя не устраиваю».

Разумеется, визит был отменен – не важно кем. Рада не плакала, даже, кажется, не слишком огорчилась. Она сделала грациозный шаг назад, словно и не было такого разговора. Это не походило на ссору. Случилось нечто большее, чем ссора. Возможно, Зеньковская решила, что Василий не готов совершить для нее поступок, раз отказался пойти на такую пустячную жертву. Вероятно, она сочла себя обманутой в ожиданиях или почувствовала, насколько Сольцев не вписывается в ее семью. Взять его сторону и бороться за него она не сочла правильным. Поняв, что выбрала другую сторону, она обиделась еще больше, то ли на себя, то ли на Василия, то ли на судьбу.

Но в лице Рады Зеньковской не было следов внутренней борьбы, грусти, сомнений. Это была все та же Рада, такая же тонкая, пленительно-опрятная, собранная. Она даже не отказалась от прогулок, от посещения выставки. Двое остались рядом, но перестали быть близки. В воздухе перестали мгновенно находиться нужные слова, паузы растягивались, длились. Сольцев рвался отвлечь, исправить, перелистнуть, но не исправлялось и не перелистывалось. Рада стала вежливо отказываться от встреч – через два раза, потом через раз. Дойди они до ссоры, можно было бы мириться, объясниться, начать сначала. Но оба чувствовали теперь, что противоречия тянутся так глубоко, что сама мысль о них рождала отчаяние усталости: проще махнуть рукой, чем вытягивать все наружу.

И вот теперь этот разговор с Ошеевой. Ему бы посоветоваться с Радой. Но раньше он молчал, чтобы не втягивать возлюбленную в свою борьбу, к тому же не был уверен, что она его одобрит. Теперь же Сольцев знал наверняка: ни за что бы не одобрила, да еще потребовала бы прекратить это глупое и опасное занятие. А тогда он перестал бы ее уважать.

Рада знала, что отец никогда не примет Василия – и дело не в гриве с кожанкой. Хоть в офицерский китель обряди Сольцева, это не скроет главного: ее друг – комета, а не спутник. Сейчас эта комета дает неровные круги вокруг нее, шипя, разбрызгивая искры, меняя скорость и траекторию. Дикий танец вокруг костра, прыжки через пламя, а не преданное равномерное вращение. Рано или поздно комета исчезнет – канет в космической пропасти, сгорит, переродится. Жаль. Такой милый мальчик!