Линия фронта

А вот и утренний Киев… Дымные хвосты над станцией, побеленные инеем деревья, бегут на работу люди. Он не помнил, как сел в трамвай, проехал Бессарабку, попал на Печерск. Вот и Арсенал. Евгений увидел те же старые каштаны и чудом уцелевшие церковные ворота с крестами, тот же дом на месте разрушенного храма. Казалось, он не был здесь вечность, и как все было дорого — и эти камни, и каштаны, и дворик.

Поставив чай, мама убежала в поликлинику, и он долго стоял у кровати, водя пальцем по маслянистым стволам висящей на стене когда-то такой желанной и недосягаемой двустволки Владимира Богдановича. После завтрака Евгений отправился к Поричкам, но Муся уехала на экскурсию, и его праздничное настроение развеялось…

Вокруг желтели неубранные поля сахарной свеклы. Бойцы с аппетитом грызли сладковатый корень, но по свекле, да еще с орудийной упряжкой, двигаться было адски трудно. На рассвете вышли к селу, пересекли узкоколейку и попали в большой сад. На краю сада высилась часовня, заглянули — в ней покойник. Возле обсыпанных яблонь попался бойцам дедок. «Больница тут, сад… и трупарня… Ступайте дневать в ту хатыну…» — тряхнул он бородкой.

Сиротская мазанка стояла на отлете. В ней длиннющий парняга, подпирая головой потолок, торопливо срывал подвешенные на жерди связки прошлогодней кукурузы и со злостью швырял за спину. За спиной у него жались бог весть как втиснувшиеся в хатку четыре лошади.

Когда Наумов распахнул дверь, парень кинул через себя последний початок и обернулся. Наумов застыл в проеме как привидение.

— Ты кто?! — рявкнул он для острастки.

От неожиданности парень присел. Он шлепал губами и глотал воздух.

— Нараспев! — пробасил Наумов.

— Па-па-па-па… товарищ… парикмахер…

— Пеший конному не товарищ! — От смеха Наумова распирало: в хате четверка коней безмятежно хрупала зерно.

В дверь заглянул Евгений и тоже пырснул. У него вырвалось:

— Па-ат! Есть на свете бог?

— Е-е-е-е… — У парня дрогнули плечи, он, похоже, узнал однополчанина и ответил: — Таки да, таки да, — нет на небе бога!

— Он кто? — опросил Наумов.

— Ну, свой… Нашего полка.

— Такое фамилие — Пат?

— Дружки присобачили!

Это был полковой парикмахер Сашка. С тех пор как интендант направил его с гуртом скота в тыл, минуло две недели. А где он, тыл? Потом немец-псих стал бомбить стадо, и погонщики сиганули кто куда. Улепетнул и Сашка; он был верхом, и за ним увязался табунок лошадей. Очухавшись, Сашка продолжал путь, ночуя со своими конягами то под скирдой, то еще где, и вот — сейчас нашел здесь конюшню…

Отдыхать взвод ушел в рощу над прудом. Евгений за много дней впервые разоблачился, забрел в воду и увидел себя как в зеркале. Он стоял по колени, чашечки были грязные до черноты. К ноге сейчас же присосалась пиявка. Евгений скинул ее и черпнул воды, плеснул на живот. Рядом с ним полоскались почти все. Поили лошадей. Кто-то и сам хлебнул, да сплюнул: «Шурабурда!» Наумов, здоровый и мускулистый, как борец, у берега обрызгивал водой голого Янкина. Тот щурился, как кот. Наумов вытянул его ладонью по спине.

— Стой передо мной, как лист перед травой!

— Больно.

— Голопупенко… Спрячь срам!

— От кого?

— От русалок.

Хотя ночи были уже не жаркие, но днем солнце припекало. После купания на берегу открыли парикмахерскую. Сашка-цирюльник никому не потрафлял, болванил всех на одну колодку.

— Пат, — просили его, — ну, под бокс! Хоть чубчик…

— Не велено. — Узкоплечий и длинный Сашка поглядывал на клиентов свысока.

Евгений тоже обкорнался под нулевку, и заскорузлая от пота и пыли пилотка падала теперь ему то на ухо, то на затылок. Он поминутно хватался за нее рукой, однако был доволен и трусил по берегу рысцой.

Давно хотелось Евгению погарцевать на коне, и он будто невзначай раза три вскакивал на смирного мышастого мерина. Обозный коняга вздрагивал, а Евгений с трудом обнимал ногами лошадиное пузо. От этой джигитовки оторвала его стрельба в стороне села. Пальба быстро близилась к их, биваку и Евгений скомандовал сбор. Буряк с Наумовым тут же рассадили по коням раненых; на мышастого мерина угодил комиссар.

Из-за пруда неслось эхо, и не сразу можно было понять, где настоящий бой. Евгений выслал разведку и развернул взвод. Бесполезную пушку и раненых послали на займище, за пруд. Остальные бойцы побежали наизволок, по свекловичному полю, и залегли у дороги. Евгений водил биноклем по селу, но за левадами ничего не просматривалось. Над дворами сыпалась бестолковая стрельба, фыркали рикошеты. Пуля зацепила Наумова, но он не ощутил боли, а лишь удар и теплое в рукаве. Защемило уже после, и он понял — нужно перевязать.

Перепалка внезапно затихла, из села хлынули люди. В толпе виднелись женщины, дети, военные… Это был поток беженцев, он несся перед фронтом взвода, хотя никакой погони не было.