Линия фронта

Евгений подошел. Между кустов разглядел группу военных и цивильных, среди них выделялась женщина. Все стояли над свежераскрытым рвом; на дне его чернели уложенные штабелями полуистлевшие людские тела. По остаткам одежды можно было судить, что захоронены здесь военные.

Возле рва работала Комиссия по расследованию злодеяний фашистов. В этом лесу размещался лагерь смерти, в нем истребляли русских и белорусов, поляков и евреев… Члены комиссии заносили в протокол результаты вскрытия, описывали вещественные доказательства: пуговицы, погоны, эмблемы, остатки документов и всего, что сохранилось и могло привести к опознанию и определению обстоятельств гибели людей. Брались пробы для анализов и лабораторных исследований.

Евгений перекинулся словом с конвойными и присмотрелся к человечку, который что-то сбивчиво объяснял; его уже не слушали, но подследственный повторял рассказ, кивая в сторону рва: «Возили… ночью, потом и днем…» К Евгению приблизилась женщина, тоже из комиссии, с минуту молча смотрела на него, потом отошла в сторону; за ней последовали корреспонденты. Среди представителей прессы находились и зарубежные журналисты, один из них — в полувоенном френче без погон и знаков различия — особенно оживленно выпытывал что-то и, кажется, был недоволен, что женщина слишком коротко и неохотно отвечала.

Когда женщину оставили в покое, она поправила черный платок на голове и вновь приблизилась к Евгению. Какое-то необъяснимое чувство заставило Евгения произнести:

— Тяжело…

— Я уже видела такое…

— Где?

— На Кавказе, в Теберде, там детская лечебница была, в я — санитаркой… Они там ставили опыты… — Женщина задумалась, припоминая что-то; она вглядывалась в молодые сосенки, будто считала их, как детишек…

— Кто ставил?

— Немцы, милый! В декабре, в холода, подъехала к крыльцу машина, — продолжала женщина, глядя уже куда-то поверх сосенок. — Малышей покидали, как дрова, и покатили… Это они их — газом… В белых халатах, по науке… душегубку пробовали…

— Сволочи! — тяжело выдохнул Евгений и, помолчав, добавил: — Я тоже был на Кавказе… воевал…

Их разговор прервало появление кавалькады легковых машин. Из первой выскочил адъютант, распахнул дверцу, и на рыхлый песок выбрался генерал Колосов. Генерал был с палкой. После ранения он припадал на ногу. Евгений козырнул и шагнул в сторону, а Колосов заговорил с председателем комиссии и корреспондентами.

Позже, по дороге на КП, Колосов мысленно вернулся к своему интервью, его не покидало неприятное ощущение. «За что же положили головы эти люди? — допытывался зарубежный журналист. — За белорусский лен, за картошку?» «И за картошку», — отвечал Колосов. Журналист согласно кивал, что-то заносил в блокнот, но Колосову не хотелось всуе повторять так много значащие для него слова о Родине, о долге, о чести…

Дорога на КП петляла по перелеску, машина примяла колесом моховую кочку, развалила гнилой пенек и скользнула под шлагбаум. Даже в стороне от главных дорог не умолкал гул наступления, где-то над головами завывали самолеты, в отдалении натужно рыкали танки и разноголосо заливались грузовики. Вся огромная махина, называемая армией, двигалась вперед, на запад. Командарм постоял возле машины, определяя по звукам, что происходило вокруг, и утвердился в приятной уверенности: все идет по плану. По отдаленному грохоту танков он определил выдвижение дивизий второго эшелона, глянул на часы и показал рукой адъютанту: машину отпустить. Усталость валила его с ног, он присел на пенек, потер ладонями виски, словно стараясь освободиться от наплывших вдруг воспоминаний. Не к месту они были, воспоминания о первых месяцах войны, но и отделаться от них не так просто… Командарм сломил березовый прут, хлестнул себя по голенищу, вновь прислушался к отдаленному рокоту моторов. Как ни быстро продвигалась армия, ему все казалось, что могла бы быстрее…

Перед командармом вырос дежурный, попросил к телефону, и он, опираясь на палку, захромал к аппарату. Телефонный вызов окончательно переключил его на дела насущные: командир дивизии второго эшелона уточнял маршруты, в частности, просил разрешения передвинуть левофланговый полк за топкий, болотистый ручей. И командарм согласился, хотя и не без сожаления: не хотелось до времени бросать в дело армейских саперов. Но комдив был прав: теперь ли, потом ли — все равно придется переползать эту вязкую, торфянистую пойму. Очертив жирной линией новое местоположение полка, он вызвал авиатора и артиллериста; с ними зашел начштаба, и с первых же его слов Колосов понял, что армейские стратеги мысленно уже перебросили полк за речушку.

— Без меня меня женили? — усмехнулся он, довольный предусмотрительностью своих помощников.