Лимонный хлеб с маком

Она не верила ни в Бога, ни в церковь; тем не менее майорканский скульптор Микель Барселó сумел нежно обернуть ее в некое глиняное одеяло, созданное его руками в этом месте поклонения. Ведóмая ваятелем, она скользила взглядом по трещинам в глине, поднимавшимся к самому потолку собора. Они настойчиво напомнили о растрескавшейся поверхности Афарской пустыни, где Марина собственными руками впервые укачивала Наоми.

Допотопная пишущая машинка «Ундервуд» и устаревший проигрыватель сдвинуты на край дубового стола в углу комнаты. По всей ширине стены – полки из кедрового дерева, на которых теснятся сотни потрепанных книг и виниловые пластинки. Паркет в прожилках медового цвета частично покрыт огромным персидским ковром в голубых тонах. Урсула открыла мансардное окно и сильнее распахнула ставни. Это был дом в богемском стиле, где красота сочеталась с полным беспорядком, и он был таким непохожим на мрачное жилье ее покойной соседки Марии-Долорес Моли. Марина взяла с полки издание «Letzen Tagen mit dir».

– «Последние дни с тобой», – вслух перевела она.

– Твой парень – хороший учитель немецкого, – заметила Урсула.

– Книга переведена на испанский?

– Нет.

– Тогда вряд ли я смогу ее прочитать.

– Потеряешь немногое. Это – письмо моему покойному мужу. Книга о супружеской паре, которая вместе пятьдесят лет и постоянно ссорится. Я и в самом деле не ведаю, почему она вызвала такой ажиотаж в Германии.

– А сейчас что-нибудь пишешь?

– Не-а. Я слишком стара, а писанина утомляет. К тому же у меня нет ни желания, ни идей. И ничто меня не вдохновляет… Клетки моего мозга мертвы, девочка, – сказала она так, словно ответ был заготовлен заранее: уверенно и немедля.

– Я не очень тебе верю, Урсула, – сказала Марина, изобразив улыбку.

– Ну, придется поверить. Кроме того, моя старая пишущая машинка, которую ты разглядывала, сломалась, – Урсула прикинула в уме, – уже три года как, и я не собираюсь ее чинить. Давай-ка лучше приготовим ужин.

Марина убедилась, что Урсуле неинтересно говорить о своем литературном творчестве, и она поставила книгу на полку среди сотен других. Раскладывая на деревянную доску сыры, купленные у одного из сыроделов Пальмы, Урсула рассказывала Марине, как любит своих внука и внучку, которые живут в Германии и каждое лето проводят у нее в Вальдемосе. Особенно обожает старшую, которой уже пятнадцать лет. Ее зовут Пиппа, сокращенно от Филиппа; она – красивая рыжеволосая амазонка, как бабушка ее обрисовала, и такая буйная, что родители рады сбагрить дитя на остров на целых три месяца в году. В конце июня она тут появится. По словам Урсулы, внук поспокойнее, он унаследовал страсть к чтению, поэтому его присутствие почти не ощущается. (Она отметила это с явной любовью и гордостью, прежде всего – чтобы подчеркнуть разницу с озорной рыжухой, о которой также говорила с придыханием.)

Хозяйка дома открыла бутылку белого вина, извлеченную из холодильника, и достала из буфета два бокала. Марина нарезала кусочки темного хлеба, испеченного утром.

– Какой была Лола?

– Если бы мне нужно было охарактеризовать ее одним словом, я бы сказала: улыбчивой. Беззлобной. И очень трудолюбивой.

– А физически?

– Она была сильной… невысокой, но крупной. Черные волосы всегда собирала в пучок. У нее были глаза очень насыщенного черного цвета. Как же обидно умереть в шестьдесят три года! Мы были больше чем подруги, а по утрам – одной компанией.

– Очень странно, что я не нашла ни одной ее фотографии в доме. Ни даже клочка бумаги с ее именем. Вообще ничего такого… Будто в доме никто и не жил.

– Она провела жизнь одиноко со старой собакой, которая сорит своей шерстью в моем доме, – проворчала Урсула, указав на Ньеблу, храпевшую на ковре. – Знаешь, о чем я подумала? Завтра загляну в пекарню. Давай вместе попытаемся расколоть Кати. Тут все такие закрытые, как донце бутылки…

Они уселись на огромный диван землянистого цвета перед распахнутым окном, за которым была ночь. Не спеша ели и болтали о жизни. Урсуле захотелось вспомнить ту первую ночь, когда она шла по Вальдемосе рука об руку с мужем. Летняя ночь 1976 года. Они заплутали в темном переулке. И пока целовались, зазвучала красивая мелодия, которую он сразу же узнал: произведение польского композитора Фредерика Шопена. Волшебное мгновение, когда музыка сопровождала их поцелуй, заставило обоих поверить, что судьба подает им сигнал. Вальдемоса станет им домом, где Урсула и ее муж состарятся вместе. С грустной улыбкой она поведала о разочарованиях в своей судьбе, ибо когда они оба, наконец, переехали, чтобы навсегда поселиться в Вальдемосе, Гюнтер, как звали ее мужа, ушел из жизни. Вот так, в одиночестве, Урсула и дожидалась своей кончины в том самом месте, куда вдвоем они решили удалиться.

Урсула обладала любопытной манерой завершать беседы. И в этот раз она встала и подошла к книжной полке. Казалось, что найти что-либо в огромной хаотичной библиотеке невозможно.

– Мне надо навести порядок на полках. У моего мужа были сотни партитур.

Но она быстро извлекла искомую книгу с надписью на обложке: «Зима на Майорке». Протянула Марине.