Лимонный хлеб с маком

– А можно мне тоже покурить? – небрежно встряла Анита.

– Нет, что ты, – дуэтом воскликнули мать и тетя.

Март, апрель, май и июнь… Какие же тяжелые месяцы выдались для обеих сестер. Для Анны, понятно, из-за лечения и деградации организма. Марихуана предотвращала рвоту, но больная осталась без бровей и ресниц; ее ногти почернели, а на нескольких пальцах ног оттопырились: неожиданные проявления повсюду. Вес снизился до сорока девяти килограммов. Антонио все настаивал и настаивал на встрече, постоянно звонил ей, они подолгу беседовали по телефону, но Анна так и не согласилась повидаться. Не в таком же состоянии…

А Марина в течение целых трех месяцев проходила курс обучения приемных родителей. Психолог Марта делала свою работу, всячески превознося усыновление и при этом упоминая самые неудачные его случаи. У Марины сложилось впечатление, что в каждой беседе ее старались довести до психологического предела, дабы она упрочилась в своем решении. Группа психологов из Института социальных дел следила лишь за безопасностью ребенка, поэтому специалисты твердили одно и то же на каждом занятии. Слово это начало резонировать в голове, как молитва, которую Марина слышала слишком уж много раз. На одном из индивидуальных собеседований Марина поведала, как привела Наоми в этот мир и какие отношения их связывают.

Пока все это происходило с Мариной, Наоми ждала ее в своей железной колыбельке, а Матиас был слишком занят, помогая сотням палестинцев, которые проходили через его руки. Он дважды разговаривал с Мариной по «Турайе», но их диалоги обрывались уже через минуту, и они решили обмениваться электронными письмами. Марина сообщала ему о жизни поселка и об операции своей сестры, а он докладывал ей о несправедливости, творимой в отношении палестинского народа. Каждый пребывал в собственном мире.

Марина и Анна виделись каждое воскресенье. Анита возвращалась домой по выходным, хотя ей приходилось поочередно проводить их в доме своей бабушки, где поселился ее отец с тех пор, как были подписаны документы о разводе.

– Милая, перестань называть свою бабушку сорокой, будь добра, – строго велела Анна дочери, которая использовала прозвище всякий раз, когда упоминала бабку по отцовской линии.

– Анна, но ты же сама придумала эту кличку, – улыбнувшись, напомнила Марина.

– Нет, это ты, – быстро отреагировала она.

– Ну, разве ты не помнишь? У тебя на руках была новорожденная Анита, и ты наблюдала за свекровью через окно комнаты нашей бабушки. Она брела вдоль бассейна, уставившись под ноги, в своей широкой черной блузке, с которой не расставалась. И вот тогда ты ляпнула…

– Да все равно, кто это придумал, – возразила Анна, перебивая сестру и отказываясь признать, что именно она изобрела прозвище. – Дочка, помни, она твоя бабушка, и ты должна ее уважать. Смилостивься, прошу тебя. Перестань обзывать ее так.

– Ладно, ладно, – согласилась Анита, тоже очень серьезно. – На следующей неделе я опять пойду к сороке.

У Марины случился приступ смеха. Анна тоже не смогла сдержаться, да и Анита присоединилась к ним, окутанная дымом, который ее мать выдыхала с каждой затяжкой.

Такие воскресенья, несмотря ни на что, были прекрасны. Марина и Анна опять выступали в роли сестер, наслаждаясь хорошими кинофильмами, прекрасной музыкой и приятным запахом конопли…

– Ты когда-нибудь делала аборт?

Прозвучал вопрос под номером десять в списке психолога, которая, сидя на диване в доме Марины, делала пометки на листке в папке, лежавшей у нее на коленях. Рядом – социальная работница, которую Марина раньше не встречала.

– Да, делала, – раздраженно ответила Марина, но так, чтобы Марта не заметила ее тона.

– Можно узнать почему?

«Ну нет. Тебе совсем не обязательно знать. Это часть моего прошлого, – подумала она. – Но я все-таки отвечу, потому что у меня нет выбора».

– Больше десяти лет назад. Я почувствовала, что забеременела не вовремя, и, кроме того, не хотела иметь ребенка от того мужчины.

Психолог занесла ответ в свои бумаги. В той беседе было важно все, любой жест, словесное и молчаливое общение, чтобы отстоять право на материнство.

– Прибегала ли ты за прошедшие годы к экстракорпоральному оплодотворению или к искусственному осеменению?

– Нет.

– И ты никогда не хотела иметь собственного, биологического ребенка?

– Нет.

– А почему?

– Как тебе известно, я работаю волонтером уже десять лет и полностью посвятила себя своему делу. До сих пор у меня не было никакого желания стать матерью.

– А сейчас почему оно появилось?

– Я уже объяснила, какие у меня отношения с этой девочкой.

– Ты чувствуешь себя виновной в ее появлении на свет?

Марине понадобилась заминка, чтобы ответить.

– Я поступила, как любой врач в моей ситуации.

Обе сотрудницы записывали ее слова.

– А теперь ты собираешься навсегда бросить работу волонтера?