— Как по-вашему, — спросил он, — Вунча удалось успокоить?
— Надеюсь, да, — промолвила Ивон. — Что касается Робби, то он почти уверен. А Сеннетт? Взбесился?
— Естественно. Говорит, во всем виноваты «перевозчики». Они должны были предусмотреть подобную ситуацию. — Джим мрачно усмехнулся. — Интересно, как вы ответили на вопрос анкеты, где требовалось перечислить все любовные приключения за последние десять лет?
Ивон встрепенулась.
— Я об этом и думать забыла!
— Понимаю, понимаю. Вы не виноваты.
Конечно, всему виной досадное стечение обстоятельств. Агентов довольно часто узнавали копы и прокуроры. Впрочем, неудивительно. Поэтому Макманис с Сеннеттом решили, что еще не все потеряно. И Джим ее спокойно отпустил.
Когда Ивон снова уселась в «мерседес», Робби поинтересовался, не желает ли она выпить. А ей очень хотелось, и она не стала этого скрывать. Он остановился у магазина и через несколько минут принес бутылку водки. Ивон размышляла недолго. Оставаться одной сейчас просто невозможно, и чтобы хоть как-то вознаградить себя за страдания, она пригласила Робби к себе.
В холодильнике нашелся лимонад. Они смешали с ним водку и молча выпили. А потом Ивон вдруг захотелось выговориться, словно внутри нажали какую-то болезненную клавишу. «Зачем это тебе нужно? — спрашивала она себя. — Зачем?»
А затем.
Ей казалось, что молчание сейчас может разрушить душу, которая неожиданно стала очень хрупкой. Непереносимо держать в себе правду, которую так легко принять за ложь.
Стемнело. Ивон не стала задвигать шторы, и комнату украсили виньетки уличных огней и неоновых реклам. Она сидела, закрыв глаза. Робби без пиджака и туфель устроился на полу напротив, откинувшись спиной на цветистый диван, взятый напрокат «перевозчиками». Подушки до сих пор хранили неистребимый запах сигарного дыма. По вечерам, когда Ивон на этом диване смотрела телевизор, он ощущался особенно остро.
Робби приложился к бокалу и, шевеля пальцами ног в фасонных носках, продолжал размышлять над ее вопросом:
— Да, я могу представить. Ты хочешь сказать, что у тебя… такое ощущение?
— Именно, — ответила она. — Это мучит меня уже давно. Долгие годы. Очевидно, потому, что я все вложила в спорт.
Тело являлось главной заботой спортсменов. Каждый раз после игры приходилось подсчитывать потери: синяки, ссадины, растяжения, мышечные боли. Ее кожа казалась постоянно наэлектризованной. У большинства девушек из команды это состояние сублимировалось в сексуальность, но для Ивон сексом была сама игра. Пробуждающаяся чувственность, которую она прятала глубоко внутри, находилась почти под суеверным запретом. И не только из-за церковного воспитания. Ивон боялась, что высвобождение чувственности ее как-то опустошит, обеднит, лишит возможности страстно и стремительно носиться по полю.
В старших классах она уже считалась серьезной спортсменкой. Слишком серьезной для многих мальчиков, и они держались от нее на расстоянии. К тому же это был мормонский городок, где большинству ребят до шестнадцати лет вообще не разрешали встречаться с девушками. А у нее как раз в тот период что-то где-то зашевелилось, и очень захотелось попробовать. Случай представился, когда Ивон исполнилось семнадцать. Как и большинство девочек, она потеряла невинность после выпускного бала. Это было похоже на какой-то ритуал. Она лежала в траве на склоне, где зимой каталась на лыжах, прислушиваясь к своим ощущениям, пока Расселл Хьюгел, пыхтя, снимал с нее трусы. Вот он наконец вошел и… сразу же закончил. Это длилось не больше минуты. Он помог Ивон подняться, тщательно отряхнул прилипшие к платью листики и травинки и молча проводил обратно к школе. Бедный парень, наверное, смущался, боялся, что своими неловкими действиями все испортил. И в самом деле, петух, махая бесполезными крыльями, делает это с курицей дольше, чем с ней Расселл. Вот такой у Ивон был секс. Она периодически прокручивала это в памяти. Просто перерыв, антракт между танцами, давно предвкушаемый и такой короткий. Полное разочарование. Платье она убрала, чтобы больше никогда его не видеть. Потом был спорт, спорт и еще спорт, а после колледж.
О гомосексуалистах, о том, что они существуют, ей было известно, но смутно. Что можно требовать от провинциалки, выросшей на ранчо. Бараны и овцы. Быки и коровы. В церкви рассказывали что-то о Содоме, но ведь Господь это разрушил.