Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)

С утра слышен только птичий гомон, после ночной прохлады быстро теплеет до +20, скоро я отправлюсь на высокий берег на свои камни и буду их рубить зубилом. Такое я придумал себе веселое занятие: долбать по субботам базальт. Это я примеряюсь к природным материалам, поскольку еще в Иерусалиме задумал я взяться за скульптуру, чтобы выразить то, что мне надлежит.

Сформулировалась в этой поселенческой сосредоточенности основная идея и метод выполнения, на это ушло полгода, затем я стал искать форму в работе - обрабатывал искусственный камень - пенобетон. Сейчас готовы две работы, два антипода, это четыре лика, посвященных России. Собственно, моя система антиподов, выражающих мое понимание мира, как двойственного, будет состоять из серии ликов. Я надеюсь так составить образ России.

Начало обещает многое, материал подчиняется, и мне удается заставить его принимать необходимое состояние, для чего нужна силенка и чудовищно много времени. Силенка есть, а вот со временем хуже, впрочем, я думаю и надеюсь, что у меня есть еще два десятка лет для камня и пера, т. к. одновременно я пишу на машинке теорию этой системы, и в дальнейшем собираюсь представить совместно. Но будет это не очень скоро, сейчас я буду переходить на мрамор и базальт, а если учесть, что мой рабочий день заканчивается в 7 часов вечера, то при том, что есть только вечер, дело не идет шибко быстро.

Главное, мне есть что сказать и уже есть новый язык, покончивший с моим безъязычием, значит, можно жить, поскольку есть смысл и цель.

14 января 1978

Аршах

Дорогие! Поскольку у меня первая пауза с камнями: надо переходить и на новый размер, и на новый материал, и необходимость осмыслить, почувствовать это качество привело к тому, что впервые провалялся и прошлялся всю субботу, не считая письма Роману. Кое-что начинает проклевывать, да и денек был хорош: с высоченным прозрачным небом, легким ветерком и птичьим гомоном. Впервые пешком отправился в сторону плато Голан через каменюги и ограды из колючей проволоки, сквозь заросли словно окаменевших гроздей из шипов. Их созвездия марсиански-фантастичны: на свежей зелени склонов стоят мертвенной белизны более чем метровые кусты не то из соли, не то из кристаллизовавшейся извести. На бурых пузырчатых окатостях валунов пемзы разрисовывают нежнейшие узоры из серебра лишаи. Вот и любуешься этой своеобразно-неповторимой гаммой весенних красок из голубого неба, синего Кинерета, серебром и зеленью склонов.

Панорама открывается в следующей последовательности: справа внизу к горизонту простирается Кинерет, как известно, формой своей напоминающий гитару. А там, где должен быть гриф, плоское устье Верхнего Иордана, двумя извилистыми рукавами втекающего в море, заросшее купами рощиц. Далее на восток и налево к северу гигантским амфитеатром поднимается Плато с резким контуром зубастых гор, которое замыкается снежной шапкой Хермона. Амфитеатр этот также иссечен, как стариковская ладонь, собранная в горстку. Непрерывно пересекаются дороги с бегущими по ним крохотными автомобилями, кое-где белеют поселения, и все это словно вот-вот начнет скатываться в море, настолько физически ощутима крутизна, ведь Кинерет на двести метров ушел под землю, вот и падает все на свете в эту глубину: и небо, и вода. Это - риторика, образ, а вот то, что здесь перед глазами вся до последней капельки вода Израиля - это очевидность, реальность. Сейчас зима, и берега его раздались, из них пить нам всем весь год следующий.

Видел я там, как стара эта земля, как в прах рассыпается камень, и как дробился он снарядами и бомбами, как едва заметны обсыпавшиеся бункеры. Всей-то округе этой не более сотни километров, и, поди скажи - мелочь...

Я видел Алтай, Тянь-Шань и Памир, замирал от величия и отрешенности Небесных гор, но то были знаки физической географии, а эти - исторической, духовной, если так можно сказать, географии. Вот почему эти знаки, физически несравнимые с теми, куда более захватывают, заставляют видеть этот ландшафт внутренним зрением.