Летучий корабль

— Да вроде тех, кто на голову прискорбием отличается, — кивнул Фома. — Вторую ночь дозоры на улицах убиенных кошек находят. Рубит им злодей головы да с собой уносит… тельца так в крови и валяются. Дело как бы и не уголовное, а все ж таки… странное.

— Еще бы! Нет, бабушка, вы слышали — у нас в Лукошкине появился собственный маньяк, убивающий кошек! Ох и диковин мир психических заболеваний и чудны проявления их!

— Фома Силыч, — задумчиво нахмурилась Яга, — а кошки те, они какой шерсти будут, не черной ли?

— Так ить… да пес их знает! Вот ужо расспрошу ребят да скажу вам точно. Неужто и на такое дело милицию привлекать надо? Поймаем мы проказника этого…

Нарочный стрелец от царя прискакал еще до того, как Еремеев закончил с чаем.

— Собирайся, сыскной воевода, государь тебя пред очи свои ясные требует!

— Случилось что? К чему такая спешка? — ровно поинтересовался я.

Гонец глянул по сторонам, расхрабрился и сразу все выболтал:

— Бояре дюже шум подняли! Вся дума так и гудит, за покражу царскую да за авторитет русский беспокойство проявляют. Тебя, сыскной воевода, за халатность казни предать советуют…

— Это мелочи, но раз Горох ждет, поеду… — зевнул я. — Больше ничего?

— Ничего, гражданин участковый, вот только разве… дворник наш вчерашней ночью преставился.

— Что-о?!

— Да помер, сердешный, упокой Господь его душу, — сочувственно подтвердил стрелец. — А ведь хороший человек был, языки разные знал, о Риме да Париже душевно так рассказывал… Ан призвал его Всевышний, за одну только ноченьку… Ксюха плачет! Ну и царь, понятно, еще больше на всех гневается… Ты уж поспешай, сыскной воевода.

— Митька! Седлай кобылу, мне к Гороху, по делу, срочно! — заорал я, высовываясь в окно.

Яга озабоченно покачала головой и подала китель:

— Никитушка, я покуда тебя здесь подожду. Как приедешь, обскажи последовательно, чего там приключилось…

Пегая кобыла под седлом ждала меня у крыльца рядом с вороным жеребцом царского гонца. Стрельцы отворили ворота, и мы пустились в галоп. Боярские проблемы меня не волновали ни капельки, политика везде одинакова: как минимум — грязь, как максимум — кровь… Ничего они мне не сделают, не захочет Горох единственного специалиста по уголовному розыску терять. Наорет при всех, а наедине будет руку жать и пряники для примирения подсовывать… Но что могло случиться с дворником?! Он же ушел от нас вчера живым-здоровехоньким… Конечно, за ночь могло произойти все, что угодно: от инфаркта до несчастного случая. Но интуиция подсказывала не спешить с выводами…

До царского терема доскакали быстро. Я бросил поводья подбежавшим слугам, козырнул охране у ворот и решительно направился к центральному входу. Дьяк Филимон, прошмыгнувший мимо, не поздоровался, а, наоборот, попытался задеть локтем. Видимо, мое положение при дворе опять сильно пошатнулось. Невелика беда, у всех честных служащих вечные проблемы с начальством… Вот стрельцы хоть и при царе, а ребята порядочные, не отворачиваются и смотрят с пониманием. У входа в думу меня попросили обождать, государь разбирал разные дела. Вопрос о краже чертежей был оставлен напоследок как наиболее важный. Минут пять — десять пришлось потомиться у закрытых дверей, потом они распахнулись, и зычный голос объявил:

— Сыскной воевода Никита-ста Иванов, сын Ивашов!

Я поправил фуражку и шагнул вперед. Вообще-то в помещении головной убор обычно снимается, но в думе все бояре сидели в здоровенных медвежьих шапках, так что приходилось соответствовать традиции… Меня встретили гробовым молчанием и неприязненными взглядами. Горох, сидящий на троне в глубине зала, тоже был не в настроении. Я тихо выругался про себя и приготовился к очередному разносу…

Государь поманил меня скипетром поближе и, сурово сдвинув брови, начал:

— Дума боярская знать желает, что во вверенном тебе милицейском отделении сделано, дабы покражу тайную отыскать?

— Хороша тайна… — буркнул я, обводя взглядом думское помещение. — Значит, все уже в курсе?

— Все, — важно подтвердил Горох. — О таких вещах важных, государственного значения, бояре в первую очередь оповещены должны быть, ибо на их плечах власть царская держится.

— Надеюсь, помалкивать они тоже умеют? — не подумав брякнул я. Вроде бы негромко, но все расслышали и взревели в голос так, что хоть уши затыкай:

— Да как он смеет, пес, сомнения выражать?!

— Боярское слово, аки стена каменная, — незыблемо, нерушимо и вечно!

— Казни, государь, сей же час пересмешника, ибо нам такое бесчестье не снести!

…Вот примерно в таком ключе все дружно повысказывались. Хорошо еще шапками не закидали и посохами резными бить не начали. А может, просто не успели, Горох пристукнул скипетром по подлокотнику, разом прекращая гвалт:

— Неразумны и торопливы слова твои, участковый. Впредь думай, что говоришь! А теперь отвечай по делу тайному, секретному. Ну и чтоб зря языком-то не молоть, говори все как… про козлика белого!