Летопись 1 (СИ)

  – Артиллерия! – произносит в микрофон Знаменский.

  – Я! – отзывается начарт.

  – Огонь! Из всего, что есть!

  Реактивные установки залпового огня, гаубицы и минометы одновременно выплевывают тонны металла, сотни снарядов и ракет взмывают в серое небо. Тишина после залпа длится считанные мгновения. Смерть с секундомером в костлявой руке отсчитывает время до очередного урожая. Еще живые, но уже мертвые люди заняты своими делами, которые никому не нужны. Никто не обратил внимания на негромкие хлопки в облачном мареве, даже не повернул головы. Град железной картечи смел с брони тех, кто еще не решился слезть в грязь, изрешетил брезентовые покрытия грузовых машин, разбил вдребезги стекла кабин. Стальные стрелы добили тех, кого пощадила картечь или просто повезло. Не успели стихнуть крики ужаса и боли умирающих от ран, как в сером небосводе расцвели рыжие бутоны и ливень огня обрушился на землю. Адская смесь напалма, белого фосфора и термита прожигала насквозь броню, превращала в пепел людскую плот и высушивала жидкую грязь до каменной твердости. Облака пара и черной копоти смешались с туманом, образуя кипящее озеро. Пламя бушевало несколько минут, оставив после себя оплавленные груды металла, удушливый запах горелого мяса и горки пепла. Черный туман опустился на землю, укрывая страшные следы смерти.

  – Это все, товарищ майор? – неуверенно спросил солдат связист.

  – В каком смысле? – не понял Знаменский. – А-а, нет конечно. Мы вырвали передние зубы и отсекли несколько голов, но туловище осталось. Оно скоро будет здесь, – говорил он, глядя на интерактивную карту, по которой медленно расплывалось густое и темно синее, словно чернила, пятно. Это пятно постепенно вытягивается, как язык зверя, обрастает множеством шевелящихся отростков…

  – Очень скоро будет здесь, – повторил Знаменский.

  Лифт спускается неторопливо, словно нехотя, время от времени постукивая боками о выступы. За тонкой стеной что-то поскрипывает, шуршит и потрескивает. Кабина кряхтит, как старый дед и всем своим видом и поведением показывает людям – последний раз! Вот последний раз я вам делаю одолжение! Щас спустимся и пошли все к черту! Днище с глухим стуком касается резиновых подушек амортизаторов, ехидно взвывает раздвижной механизм дверей. Тимофеев решительно берется за рукоять, замок легко поддается нажиму, внешняя дверь, сваренная армейскими умельцами из арматурных прутьев, послушно распахивается. Вспыхивают ручные фонари, перед взорами солдат распахивается громадная, как концертный зал, пещера. Над головами змеится пучок толстых проводов, выползающих из лифтовой шахты. В центре пещеры провода обрушиваются вниз неопрятным ворохом сушеных лиан, вонзаясь прямо в выгнутую спину цистерны для перевозки сжиженного газа, снятой с железнодорожной платформы. Так кажется на первый взгляд.

  – Это и есть… ОНА!? – спрашивает Чаднов севшим от волнения голосом.

  Тимофеев старается выглядеть спокойным.

  – Ага. Старая корова, которая лежит на спине, задрав копыта.

  Он протягивает руку к распределительной коробке, пальцы крепко сжимают пластиковую “башку” рубильника. Контакты соприкасаются, проскакивает белая искра, загораются потолочные светильники. В матовом, неживом свете ламп видно, что ядерный фугас действительно напоминает корову – металлический цилиндр держат четыре столба по краям, упирающиеся в потолок железными подушками. Сверху на фугасе располагается утолщение размером с колесо от трактора “Беларусь” – целая батарея кабельных разъемов в одном корпусе.

  – Вроде все цело! – неуверенно говорит один из солдат.

  – Надо проверить, что в брюхе, – отвечает Тимофеев. – Придется сделать вскрытие!

  Лишившись тяжелого вооружения, мигранты не придумали ничего лучше, как начать пешую атаку. Вместо брони использовали женщин, стариков и детей. Броня, честно говоря, хреновая, но здесь расчет на жалость. Мигрантам хорошо известно, что в русской культуре недопустимо рисковать жизнью ребенка или женщины. Мужчина может умереть, женщина и ребенок нет. Мигранты – совсем другое дело. Многоженство изначально подразумевает пренебрежительное отношение к женщине. Грубо говоря, баб много, чего жалеть-то! А “многобабие” порождает “многодетие”. Следует учесть и то, что одна женщина может рожать каждый год по ребенку, а если повезет, то и несколько. За стариков и вовсе говорить нечего – отработанный материал. Отсюда простой вывод – не жалеть ни первых, ни вторых, ни третьих. Биомасса, чего там!