Летом сорок первого

– Так то ж за два подхода! – нашелся сержант. – За два! А по нормативу как?

– Там, в нормативах, на счет подходов ничего не сказано конкретно. Записано лишь так, – Эдик снова процитировал наизусть: – «Подтягивание на руках. Норматив десять подтягиваний».

– А у Кирасова сколь? А? Опять же ниже нормы?

– Пусть еще раз подтянется и будет норма, – примирительно сказал Степанов.

– Так это ж форменное нарушение!

– Не форменное, а формальное, – опять поправил сержанта Томашевский и, поняв, что переиграл, что сержант сейчас может взорваться и заставить всех отжиматься на руках под его команду, с самым наивным видом спросил: – Разрешите задать один вопрос?

– Только по существу!

– По самому что ни есть существу, – сказал Томашевский в тон сержанту и спросил. – А как понимать в нашей данной обстановке боевую взаимовыручку?

Боевая взаимовыручка – любимый конек молодого лейтенанта Потанина, и сержант, полностью согласный со своим командиром, всячески ее насаждал.

– Боевая выручка есть главный фундамент красноармейской спаянности, основная отличительная особенность нашей первой в мире рабоче-крестьянской Красной Армии, когда каждый ее сознательный боец действует по главному пролетарскому принципу – один за всех и все за одного, – лихо и без запинки, словно это его собственные мысли, отчеканил Малыхин, повторяя слово в слово изречение своего лейтенанта, и далее пояснил, что боевая взаимовыручка состоит в том, что каждый боец должен знать и уметь выполнять обязанности своего соседа и товарища, чтобы в бою, если тот скажется раненым или будет выбит из строя, – он так и говорил «выбит из строя», а не просто «убит», – заменить его и продолжать поражать противника.

– Боевая взаимовыручка, значит, заключается в том, что один боец выполняет свои обязанности и своего товарища, – сказал Томашевский, упрощая содержание понятия.

– Именно, свои и своего товарища, – механически поддакнул Малыхин, смутно подозревая какой-то подвох, ибо рядовой Томашевский всегда что-нибудь каверзное придумывает.

– Тогда пусть рядовой Степанов и проявит эту взаимовыручку к рядовому Кирасову, – предложил Томашевский, – пусть подтянется на турнике и за себя и за Кирасова!

В строю захохотали. Все знали, что Степанов разносторонний спортсмен, перворазрядник, как лучший лыжник включен в состав сборной столицы, запросто справится с такой задачей. Сержант понял, что попался в сети, расставленные Томашевским, но вида не подал. Он ведь тоже лыком не шит! Не первый год служит и не таким рога обламывал. Потому он не стал возражать и согласился, но с добавкою:

– Хорошо! Пусть Степанов проявит взаимовыручку! Подтянется и за себя, и за своего выбитого из строя товарища. Как в бою, когда раздумывать некогда. Одним словом, за один подход к турнику!

– К перекладине, – снова поправил сержанта Томашевский, чертыхаясь про себя, потому как Малыхин все же обвел его вокруг пальца.

Рядом на самодельном стадионе отрабатывали различные упражнения другие подразделения. Одни отделения во главе со своими сержантами разучивали приемы рукопашного боя и старательно кололи штыками мешки, набитые соломой, другие занимались метанием гранат, прыжками в длину с разбега, прыгали через «козла», лазали вверх по канату и в противогазах преодолевали полосу препятствий. У каждого отделения были свои заботы и трудности. Солдатский день с подъема и до отбоя плотно насыщен разного рода занятиями и боевой учебой. Война требовала ускоренного обучения.

– Рядовой Степанов, выполняйте! – сержант самодовольно усмехнулся.

Наконец-то представился случай сбить, как он полагал, «рога» самому именитому солдату не только отделения, но и взвода, поставить его «на место», ибо авторитет и популярность спортсмена больно задевали его сержантское самолюбие и несколько нарушали сложившиеся в его сознании простые и четкие понятия: чем выше командирский чин, тем значительнее авторитет, и не может младший по званию быть авторитетнее своего старшего начальника.

Степанов подтягивался легко и красиво. Каждый свой подъем фиксировал над перекладиной не кончиком подбородка, как сержант, а подтягивался высоко, до груди. Со стороны могло показаться, что в руках у него спрятан какой-то заводной механизм, который плавно и ровно поднимал вверх его загорелое до бронзового отлива, послушное тренированное тело.

– Пятнадцать... семнадцать, – считали хором солдаты, восхищаясь и даже откровенно завидуя Борису. Но подъемы эти давались тому не легко. Лицо покраснело, мышцы, особенно на шее, вздулись, и жилы выделились темными толстыми шпагатами. Закусив губу, Борис напрягался что есть мочи.

– Восемнадцать!

Девятнадцатый давался с большим трудом. Но он его выполнил. Степанов опустился вниз и повис, расслабившись, сколько позволяло висячее положение, стараясь передохнуть и собраться с силами. Руки, казалось, одеревенели. Сделав пару глубоких вдохов и качнув телом, как бы, помогая рукам справиться с тяжестью, начал выжиматься.

– Давай, давай! – подбадривали его друзья.

– Жми, Боря!