Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

– Ладно, – сказал Даниил Андреевич и обратился к плите. – Каждая порядочная домохозяйка должна быть немного электриком, слесарем-сантехником…

– Угу. Нефтедобытчиком и электрогазосварщиком, – отвернувшись, чтобы ее не слышали, проворчала Смирнова.

– О’кей, это тема следующего занятия, – согласился Даниил Андреевич, – а сейчас, Смирнова, мы с тобой прогуляемся к вашим молодым людям… Ничего-ничего, ты мне дорогу покажешь. Я один потеряюсь. Нам будут нужны кое-какие инструменты. А девочки пока нам тут на доске изобразят последовательность приготовления героя сегодняшней передачи. А ты чего приуныла, Смирнова? Мы вернемся скоро.

Смирновой было страшно. Она не знала, куда девать руки и что делать со своей дурацкой походкой, она не понимала, почему не слышит строгих воспитательных слов. Даниил Андреевич что-то тихо насвистывает. Первый этаж они прошли из конца в конец, она подождала его у дверей мастерской. Скоро он вышел с какими-то инструментами, и так же молча они вернулись. Он так ничего и не сказал. Наверное, у него просто не нашлось слов. Он открыл дверь класса, он вежливо пропустил ее вперед. Она застыла на пороге. Много маленьких накрашенных змеюшек. Шипят. Хихикают. На доске их идиотская художественная самодеятельность: смирнова то, смирнова се, смирнова дура. А у нее очень длинные руки и брюки тоже немодные.

Разо [3] первое Пятнадцать шагов по белому чистому снегу

О если бы птицы пели а облака скучали

и око могло различать, становясь синей

звонкую трель преследуя, дверь с ключами

и тех, кого больше нету нигде, за ней

И. Б.

1. Фрактал

Легкий, звонкий автобус влечет ее вдоль берега. Будний день, и нет даже этих оригиналов, редких безлошадных дачников, что почему-то прикипели к холмисто-болотистому захолустью. А местных здесь вообще немного. Линия дороги неверна – рушится обрывами, стелется легкими песчаными пляжами. Дорога от Петербурга до Ивангорода и Усть-Нарвы, южный берег Маркизовой лужи. Шведский королевский тракт, еще раньше – старая новгородская дорога; нынешнее шоссе повторяет их линию с точностью, какую редко увидишь в чертах потомка. Алька выйдет на полпути, в окрестностях деревни Вистино, что на Сойкинском полуострове. Там стоит археологическая экспедиция Петербургского университета. Копают жальники, шведскую часовню и древние захоронения ижор – автохтонного населения южной Ингерманландии. В кресле напротив дремлет Артур Лажевский – друг и проводник. Он и устроил Альку в экспедицию техником, зарисовывать найденные артефакты. У Артура там друзья, Алька никого не знает, но Лажевский сказал, что это хорошо – новые люди и новые красивые места. Артур считает, что ей давно следует проветрить голову и начать жить как сначала. Если человека не вернуть, – заявил он, – то можно побывать в местах, которые он любил, и сблизиться с людьми, которыми движут похожие устремления. Раз ты все равно не забудешь, не забываешь никак, то можно попытаться войти в его мир. Там тебе будет лучше, поскольку его мир – часть его души. А часть, как известно, подобна общему.

– Это еще что? – за спиной возмущается Даниил Андреевич. Бушует с тряпкой, устраняет с доски алькину фамилию. Мельком оглядывается на нее; на лице сочувствие. Алька поджимает губы и вспыхивает: больно надо. Лариска кивает на нее и что-то говорит на ушко соседке – гадость какую-нибудь. Обе смеются. Альке, конечно, плевать, но она сжимается, прежде чем идти на свое место. Звенит звонок. Все. Можно бежать, можно скрыться. Она так и делает. Она налетает на Даниила Андреевича, он роняет тряпку и удивленно хлопает глазами, она слышит смех за спиной. О-ой…

– Смирнова, ты куда? Смирно-ова!

Из утомительного бэдтрипа по дайверским местечкам и кислотным тусовкам они вывалились на исходе лета. По дороге из аэропорта Яна предупредила: я к себе. Я выйду у метро, – кивнул Данька. Выскочил из такси, поманил следом – на минуточку. Пока водитель распаковывал багажник, Яна закурила. Данька достал свою сумку, расплатился.

– Что это значит? – устало.

– Мне надо подумать. Я позвоню. Не беспокой меня некоторое время.

(Я – тебя – беспокоил?! – вскинулся было Данька.) Смолчал. Как язык заморозило. Стоило тратить время на длинные дороги, разговоры, обмен физиологическими жидкостями. Некоторые люди не меняются. Он готов был весь заныть изнутри: из аспирантуры вылетел, халтуры растерял, друзья-приятели за лето вычеркнули его из оперативной памяти, все из-за этой сучки – а теперь? Молчать. Сказал себе. Теперь – молчать. Никто не заставлял, повелся – значит, самому хотелось. Но вместо этого понес какую-то несусветную, нервную чушь. Они стояли у типовой сталинской таблетки метро, налетевший перед дождем шквал метнул под ноги пыль. Повисла на шее. Пока, Данечка. Ладно, – и что-то шевельнулось в маленьких голубых глазах, – я сама позвоню.