Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

Лажевский молча делит букет напополам; вторую горсть отдает Альке, свои гвоздики бросает поровну. Розенберг присаживается к кресту, вглядывается в фотографию.

– Вы что здесь, совсем очумели? – после недолгого молчания говорит он. – Я слышал, он к матери в Штаты уехал – а это, как ни крути, еще не повод хоронить насмерть, – голос Сашки звучит почти жалобно.

– Присядь, Саш, – советует Артур. – Это все Бориса идея была, тела-то так и не нашли.

Алька тянется к водке; рядом с Артуром на скамейку. Ну, не чокаясь, – кивает Лажевский.

– По последним сведениям, оргазм увеличивает интеллектуальную мощь! – хохочет Янка из коридора. Топает босыми пятками в кухне; Данька ожесточенно намыливает голову под душем. Она возвращается, сует к нему востренькую длинноносую мордочку. Переливается вся, чуть хвостом не виляет:

– Дань, а помнишь, у тебя там про Египет написано? Может, рванем в Дахаб?

– Предлагаешь эксперимент в реальном времени? – смеется Ворон, стряхивая с себя клочья пены. Вздергивает подбородок и смотрит сквозь мутную занавеску. Теплые капли на занавеске дрожат и сливаются. Яна улыбается с лукавинкой; хватает за подбородок, комкая занавеску, и целует полиэтилен, припечатывая к его рту. Пока Данька пытается отдернуть полотнище, она выскальзывает из ванной и хохочет откуда-то с кухни.

– Тебе бутерброд сделать? – кричит она.

– Не трогай ничего там! – командует Данька, торопливо запахивая халат. – Я сам сейчас… что-нибудь приготовлю.

– Ах, да! Мазафака повар.

– Допрыгаешься сейчас, – обещает. Хлопает дверью ванной. Яна с сигаретой в зубах грохочет сковородками.

– За каким хером столько, – сокрушается она, – ты что, черт? Грешников поджаривать?

– Угомонись, – отстраняет ее Данька. – Сядь и не отражай.

Поддергивая длинную футболку, Яна устраивается в плетеном кресле. Задница в стрингах; невозможно; аж внизу живота поднывает. Данька отворачивается к плите. Он изо всех сил пытается сосредоточиться, включить голову и что-то про себя решить.

– К солнышку хочется…. – ноет за спиной Янка. – У тебя деньги есть? Ты из школы можешь отпроситься?

– Фотка-то, – никак не может угомониться Сашка, – из выпускного альбома. У меня тоже такая есть. Я помню, он вас как раз год не довел… Потом в аспирантуру пошел, но что-то не получилось, и он к матери в Нью-Йорк уехал. Она музыкантша, на аккордеоне играет, замужем за штатником.

– Он нас год не довел, а из аспирантуры вылетел, – говорит Мкртчян. – Его призвали в армию, во внутренние войска. Мишка с ним по этому поводу и сцепился. Медведева и Артура, они вместе были, арестовали за нападение на офицера при исполнении. Лажевский вон отмазался, а про Мишку нам потом сказали, что он в тюрьме умер. В общем, дело темное. Что с Андреевичем после этого стало, я не знаю – кто говорит, что уехал, кто – что перевели его служить куда подальше. А Борис крест поставил и фотку прибил со смыслом, что мол, все равно рано или поздно до него доберется и рядом с братом положит.

– Я не отмазался, – тихо возражает Артур. – Меня эти, – он кивает на крест с фотографией, – Даниил Андреевич и Борис, они меня вытащили. Я действительно слабину дал и протокол подписал, но автоматчики и так все без меня знали. А Мишка у Андреевича пистолет подрезал, когда мы били его. И Ворон был не при исполнении, и не ругался он с нами вовсе, просто домой шел, а мы тогда политблудием увлекались и решили его подкараулить и вломить за поруганные идеалы. Потом он меня к бабке в деревню Кеттеле увез прятаться, и дальше все без меня было… Про Мишку я только через полгода узнал.

– Мишку в ИВС забили. – Из темноты выступает беременная Лариска. – На похоронах только мы с Алькой были, нас Боря позвал. До этих не дозвониться было, слились все разом. У Мишки на лице был во-от такой слой грима, и глаз закрыт повязкой. Ему глаз выбили на допросе. А Даниил Андреевич помочь обещал, клялся Боре, что вытащит Мишку, рубашку на груди рвал… гимнастерку, то есть. Боря поверил. А ведь сразу было понятно, что у Каркуши кишка тонка. Он только болтать у нас был мастер… Вот захер он в реальные полез дела? Сидел бы в библиотечке над своими стишками трубадурскими – всем бы спокойнее было… Когда Боря ему предъявил, Андреевич язык распустил, по обыкновению. Начал оправдываться – не виноват, мол, даже на Бориса валить начал. А Борька тогда сумасшедший был от горя, ну Данила и огреб… За компанию. Боря потом так переживал, что крест ему рядом с братом поставил. А что делать было? Вон, Алька до сих пор ему Мишку простить не может – как не приходим, Мишке цветы положит, а Каркуше – никогда. А вот Боря простил.

Данька двигает на огонь сковородку и чуть не обжигается. Черт с тобой.

– Я из школы уже год как ушел, – напоминает он. – А деньги… найдутся.

Через два дня он снимает с карточки все деньги, что мама дарила, а он никогда не брал. Они с Яной улетают в Дахаб.