Лестница

— Да как вам сказать? Когда-то тоже посещал музыкальную школу. Мама хотела сделать из меня музыканта. Она в музыкальной школе преподавала игру на фортепьяно. С тех пор прошло много времени, боюсь, что все позабыл, — поскромничал он, хотя, действительно, за минувшие годы брать в руки гитару приходилось очень редко. Но надо было как-то окончательно разрядить обстановку, чтобы оставить по себе хорошее впечатление, и он решился, не зная, как сделать это без гитары.

Сняв ее со стены, провел пальцем по ее запыленному боку, оставив на нем блестящий след.

— Ой! — вскрикнула Машенька и, вскочив, потянула гитару к себе, пояснив с виноватым видом: — Она висит и висит. Давайте я ее вытру. Я быстро! — И тут же убежала.

— Все чем-то заняты, всем недосуг, — вздохнула Татьяна Андреевна. — Вы уж не судите нас слишком строго, Юра.

— Ну что вы, Татьяна Андреевна! Как я могу вас судить? Даже и не слишком строго? Тем более что большего разгильдяя, чем я, трудно отыскать во всей вселенной.

Обстановка, похоже, стала понемногу разряжаться, разве что Дашенька поглядывала на гостя с некоторым недоверием, ожидая от него чего-то такого, тщательно скрываемого, что сразу же разъяснит все в этом на вид довольно привлекательном, но уже явно многое повидавшем человеке.

В дверях появилась Машенька с гитарою на вытянутых руках.

— Вот, — сказала она, приблизившись к Теплякову. При этом смотрела ему в глаза с такой надеждой, словно от его умения оживить гитару зависела жизнь всех присутствующих в этой комнате.

Действительно, струны не звенели, а жалобно дребезжали, но в умелых руках Теплякова сперва зазвенела одна струна, за ней другая, а там уж и все остальные. Он прошелся по струнам перебором, чувствуя, что огрубевшие пальцы слушаются плохо, и, следовательно, попытаться сыграть надо будет что-нибудь попроще. И он, резко вдохнув и выдохнув воздух, как перед прыжком в воду, начал с «Барыни», начал в медленном темпе, слегка притопывая ногой, и постепенно разгоняясь. Пусть не так, как в былые времена, пусть пальцы иногда цепляли соседние струны, между тем это все-таки была самая настоящая «Барыня», с ее неудержимым раздольем и бесшабашностью. Кидая иногда косые взгляды на слушательниц, он видел в основном одну Машеньку, видел ее широко распахнутые глаза, застывшую на губах счастливую улыбку, обнажившую ровную белизну зубов, но более всего она светилась торжеством, будто она и не сомневалась в его удивительном умении, а все остальные сомневались и даже не верили. И вся ее тоненькая фигурка была устремлена куда-то вверх, она дышала музыкой, ее ритмом, и вот еще немного — и пустится в пляс.

Но в пляс так никто и не пустился.

— Еще что-нибудь, — попросила Машенька, молитвенно сложив ладони.

— Да, пожалуйста, Юра, — поддержала дочку Татьяна Андреевна. — У вас так хорошо получается.

— Что же вам еще сыграть? — спросил Тепляков, перебирая струны. Из этого перебора сама по себе стала вылепляться мелодия его самого любимого романса на стихи Дельвига, романса, которого он в детстве не мог понять, но его очень любила мать, и постепенно он вошел в Юркину душу, а стал ей родным после первого и последнего боя. И Тепляков запел, даже не столько запел, сколько начал декламировать под аккомпанемент, не чувствуя своего голоса, который никак не хотел подчиняться его воле, хрипел, сипел и спотыкался на знакомых нотах.

Когда, душа, просилась ты
Погибнуть иль любить,
Когда желанья и мечты
К тебе теснились жить,

Когда еще я не пил слез
Из чаши бытия, —
Зачем тогда в венке из роз
К теням не отбыл я!

Голос его постепенно крепчал, он снова видел горы, шумящую в глубоком ущелье реку, своих солдат, медленно сползающих вниз вместе с осыпью. Но та боль, которую он испытывал в прошлом, уже не рвала ему душу, лишь наполняя ее тихой печалью. Может, и не стоило петь именно этот романс, но коли начал, надо было допеть до конца.

Зачем вы начертались так
На памяти моей?
Единый молодости знак,
Вы, песни прошлых дней!

Я горько горы и леса
И милый взгляд забыл, —
Зачем же ваши голоса
Мне слух мой сохранил?!

И казалось ему всякий раз, когда в нем возникали эти стихи, написанные почти двести лет назад, что они про него, и другими словами выразить свои чувства невозможно.

Не возвратите счастья мне,
Хоть дышит в вас оно!
С ним в промелькнувшей старине
Простился я давно.

Не нарушайте ж, я молю,
Вы сна души моей
И слова страшного «люблю»
Не повторяйте ей!

Замолчав, Тепляков еще какое-то время перебирал струны, потом посмотрел на притихших слушательниц, пробормотал виновато:

— Извините меня: совсем я вас вогнал в тоску.