Леонард Коэн. Жизнь

Впервые за долгое время Леонард съездил на Гидру. С собой он взял блокноты, в которых писал, когда жил в монастыре, и теперь, в своём старом кабинете в доме на холме, принялся за работу над стихотворениями и песнями разной степени готовности. Кроме того, он побывал в Монреале и навестил своего старого друга Ирвинга Лейтона: Лейтону было уже восемьдесят семь лет, он страдал болезнью Альцгеймера и жил в доме престарелых. В последнее время Леонард перечитал многие стихи Лейтона и подумывал положить некоторые из них на музыку, как он сделал с «Вилланелью» Ф. Р. Скотта.

Леонард вернулся и в Мумбаи, где снял свой старый номер в отеле «Кемпс-Корнер». В 1999 году эта комната была его домом почти пять месяцев. Там он встретил свой последний в старом тысячелетии день рождения. Матхур видел Леонарда в тот день и не мог не заметить, каким счастливым тот выглядит. После сатсанга Леонард устроил себе праздничный ланч. «С нами пошла одна девушка, которая ходила на встречи с Рамешем и явно восхищалась Леонардом. Он взял цветок из вазы в отеле и вставил его в петлицу пиджака, и ещё он в тот день выкурил пару сигарет, хотя он тогда, мне кажется, уже бросил курить. Он сказал, что очень счастлив быть здесь, и его счастье всё время ощущалось. Оно было заметно в его лице и во всех его словах: всё, что он говорил, было очень, очень позитивно».

В Индии с Леонардом что-то случилось. Что-то, как он рассказывал Шэрон Робинсон, «просто подняло» завесу депрессии, через которую он всегда видел мир. В следующие несколько лет он ещё не раз возвращался в Мумбаи, жил в отеле «Кемпс-Корнер» и ежедневно ходил на сатсанги (всего он проучился у Рамеша больше года), и за это время «незаметно, потихоньку этот фон тоски, который был со мной всю жизнь, начал рассеиваться. Я сказал себе: вот, наверное, каково быть относительно в своём уме. Ты встаёшь утром и не думаешь: о боже, ещё один день, как я вынесу его? что мне делать? может, есть какое-нибудь лекарство? может, есть женщина? может, есть какая-то религия? есть вообще что-то, что вытащит меня отсюда? Теперь фон моей жизни — покой» [38]. Депрессия исчезла.

Леонард не мог точно сказать, что излечило его депрессию. Кажется, он где-то читал, «что нейроны, отвечающие за тревогу, с возрастом отмирают» [39], хотя вообще известно, что с возрастом депрессия усугубляется. Может быть, это было сатори, просветление, хотя если и так, то оно пришло «тихо, без фейерверков» [40]. Почему оно пришло через Рамеша и его индуизм, а не через Роси и его дзен-буддизм, Леонард не знал. При всех различиях между их методами (с одной стороны, суровый, жёсткий режим Роси и его гипнотизирующие тейсё, которые он произносил и на вдохе, и на выдохе, и которые не обращались к разуму, но были нацелены на медитативное состояние; с другой стороны, прямой, без околичностей, диалог Рамеша, и его завет жить своей жизнью) в их учениях было много общего: преодоление эго, отсутствие привязанностей, универсальное сознание, тендрел- взаимосвязь всех вещей. Скорее всего, сработали оба учения, просто так получилось, что просветление пришло к Леонарду «в вахту» Рамеша. Рамеш думал примерно то же самое. «Ты понял очень быстро», — сказал он Леонарду, прибавив, что тридцать лет, проведённых с Роси, тоже не стоит сбрасывать со счетов [41]. Вообще, как всегда говорила Леонарду мать, дарёному коню в зубы не смотрят — он и не смотрел. Глубокую, непроглядную пустоту, оставшуюся от ушедшей тоски, заняла «глубокая благодарность — чему или кому, не знаю. Я адресую её своим учителям и друзьям» [42].

* * *

Год подходил к концу. В Лос-Анджелесе Леонард встретился со старым другом-музыкантом — Роско Беком. Они не виделись больше пяти лет, с тех пор как Леонард ушёл в монастырь к Роси. Бек напомнил Леонарду его слова — что с него хватит музыкального бизнеса. Леонард улыбнулся. «Теперь, — сказал он, — с меня хватит религиозного бизнеса. Я готов снова заняться музыкой».

Конечно, это было отчасти лукавство. Леонард часто называл религию своим любимым хобби. Он всё ещё был учеником Рамеша, всё ещё медитировал в лос-анджелесском дзен-центре, а также продолжал читать еврейское Писание и каждую пятницу перед шаббатом, на закате, зажигал свечи. Но насчёт музыки Леонард не лукавил. Он позвонил Шэрон Робинсон и Леанне Унгар и пригласил их зайти. Пришло время записывать его первый альбом в новом тысячелетии.

21

Любовь и кража

Женщины. Куда ни ступи — везде женщины. После жизни в монастыре, в почти исключительно мужской компании, это было что-то новое и очень приятное. И ещё уютное. Леонард не жил в таком женском мире с тех пор, как был девятилетним мальчиком в Монреале. В квартире на первом этаже жила его дочь Лорка. В помещении над гаражом Шэрон Робинсон и Леанна Унгар организовали домашнюю студию и работали там над его новым альбомом. Они приходили в полдень, и Леонард встречал их на кухне, где готовил им ланч. Часто одновременно с ними приходила Келли Линч, его менеджер, и они завтракали вместе.