Леонард Коэн. Жизнь

Замысел альбома песен Леонарда Коэна в исполнении самых интересных рок-артистов современности родился в редакции французского рок-журнала Les Inrockuptibles после того, как лидер Pixies Блэк Фрэнсис в своём интервью выразил восхищение альбомом I’m Your Man. Фрэнсис не слушал Коэна до 1990 года, когда во время эмоционально тяжёлого европейского тура купил кассету I’m Your Man на бензозаправке во Франции. Кассета валялась у него нераспечатанной, а потом его группа приехала в Испанию, где у них выдалось несколько свободных дней. «Наш план, — говорит Фрэнсис, — был всем вместе повеселиться в ночных клубах на приморском курорте. Но атмосфера в группе была нерадостная, и я ужасно хотел побыть один и никого не видеть — особенно нашу басистку Ким [Дил]». Фрэнсис попросил тур-менеджера найти ему тихое местечко. Его привезли в огромный пустой отель на побережье в стороне от оживлённых мест. Первое, что он, к своей досаде, увидел в лобби отеля, была Ким: ей, судя по всему, пришла в голову та же идея. «В отеле решили, что мы лучшие друзья, и хотя там было восемьсот номеров и все незанятые, они поселили нас через стенку друг от друга. Мы оба были слишком измотаны, чтобы сопротивляться, и просто приняли свою судьбу».

Фрэнсис безвылазно сидел в своём номере. С собой у него было две купленные в дороге кассеты, одна из них — I’m Your Man. «Было лето, стояла ясная солнечная погода, но я задёрнул все занавески, и в моей маленькой комнате было очень темно, практически черно, и я слушал I’m Your Man на своём портативном магнитофоне. Три дня подряд я слушал только эту кассету, снова и снова. У меня было подходящее эмоциональное состояние — мне было одиноко, досадно, скучно, просто всё сразу, я был один в этом пустом отеле на краю вселенной — и я врубился в эту музыку. Этот голос, эти простенькие клавиши «Касио», этот как бы насыщенный, но просторный искусственный [звуковой] ландшафт, который обрамляет песни на этом альбоме, — все свойства [Коэна] были доведены до предела: всё сексуальное в нём стало экстрасексуальным, всё смешное стало экстрасмешным, всё серьёзное — экстрасерьёзным. Я зафанател».

Ник Кейв тоже был фанатом Коэна, но уже давно. Он впервые услышал музыку Леонарда подростком, когда жил в маленьком городке в Австралии и его подружка заставляла его сидеть вместе у неё в комнате и слушать Songs of Love and Hate. Многие мужчины именно так услышали ранние альбомы Леонарда. «Я никогда не слышал ничего подобного, — говорит Кейв. — Это до сих пор один из краеугольных альбомов, полностью изменивших моё представление о музыке, которую я хотел делать. Это был первый альбом, который показал мне, как можно взять мрачный, полный самобичевания взгляд на мир из европейской поэзии и литературы, которую мы тогда читали, и сочетать его с рок-звучанием. Когда мы с The Bad Seeds записали свой первый альбом, первым же треком на нём был наш кавер на «Avalanche» — даже ещё более беспросветный, чем оригинал, — чтобы задать настроение». Когда через семь лет после дебютного альбома The Bad Seeds к Кейву обратились из Les Inrockuptibles с предложением принять участие в трибьюте, он отказался; он ненавидел альбомы-трибьюты и «не мог себе представить ничего хуже. А потом случилось вот что: мы пошли в паб, просидели там до вечера, вернулись на студию в изрядном подпитии и просто начали играть «Tower of Song». Мы играли её нон-стоп почти три часа, то в одном стиле, то в другом — в самых разных стилях, какие только были в истории, просто развлекались, а потом забыли об этом. Кто-то нашёл эту запись и сделал монтаж, и получилось неплохо — по крайней мере, в этом было какое-то чувство юмора. Получилась очень долбанутая версия этой песни». Эту запись включили в трибьют.