Леон

Такого холода я не чувствовал никогда прежде. Если я лежу в городском морге, зачем они включили телевизор у меня над ухом? Или, пока я лежу на цинковом столе, патологоанатомы столпились перед экраном в ожидании новостей? Но вот же я, ваша новость, я куда лучше картинки на экране. Сделайте тише, у меня болит простреленная башка…

Холодно. Несправедливо. Если я покойник – где мой покой?

«Как только что стало известно, тело Леона Надира украдено из прозекторской. Предполагается, это сделали фанаты эксцентричного бизнесмена. Полиция изъяла записи с камер…»

Что?!

И послышался голос, такой же ледяной, как эта прозекторская:

– Почему. Ты. Это. Сделал?

Я на том свете, подумал я обреченно. И покоя мне не будет после всего, что я натворил.

* * *

– Леон. Открой глаза. И отвечай быстро: почему?!

Я сидел в шезлонге, на плоской крыше, откуда была видна и долина, полная огней, и горы, и дымка над океаном. И было прохладно, ведь стояла ночь. Сухая прохлада. В сравнении с тем холодом – непередаваемое счастье.

Потом я увидел Герду, и мне сделалось не просто тепло, а жарко. Я попытался встать – но не сумел, мышцы не слушались. В руках, в ногах, в животе у меня жила память о холоде, но я уже знал, что через несколько минут – встану.

Герда куталась в одеяло. На ее коленях лежал планшет, а на лице отблеск экрана, но она не смотрела на монитор. Она смотрела на меня, и в ее взгляде было больше страха и жалости, чем мне хотелось бы.

– Со мной все хорошо, – сказал я Герде.

– Нет, – послышался отстраненный голос. – С тобой ничего не хорошо, Леон, наоборот. Почему ты это сделал?

Я едва узнал Микеля. И я клянусь – таким голосом он не разговаривал со мной никогда. Вообще никогда.

– Форнеус, он не в себе, – прошептала Герда.

Он стоял спиной к нам, лицом к городу, его огромный силуэт казался четкой черной тенью на фоне огней:

– Я жду ответа.

– Я ничего не делал, – пробормотал я, не находя других слов. Как будто мне пять лет, и меня застали над осколками хрустальной вазы.

– Ты дал себя убить.

Я так и эдак вертел в голове его слова, пока не нашел ответ:

– Это справедливость.

– Леон, – в ужасе пробормотала Герда.

Микель резко развернулся на краю крыши, его глаза горели, как огни на дальних склонах.

– Ты кто здесь – судья? Я избаловал тебя, как ручную обезьянку! Все эти игры, добро, зло, милосердие… Правосудие…

Я поднялся из шезлонга, и это было, наверное, самое великое, что я сделал в жизни. Потому что мышцы еще не ожили до конца, и я двигался, как гальванизированный труп.

– Я не обезьянка. И я не играю. И я не просил меня оживлять! Меня все равно больше нет! Нет Леона Надира!

Я видел свое отражение в расширившихся зрачках Герды, но ее ужас не остановил меня. Наоборот, я понял, что впадаю в ярость и что я прав в своем гневе.

– Я не просил выкупать меня из рабства! Я не просил меня учить! Я заслужил эту пулю! Это добро! Так должно быть!

– Леон! – вскрикнула Герда. – Ну пожалуйста!

– Это добро, потому что «Семья Надир» теперь превратится в кучу резаной бумаги! – я кричал, наверное, меня было слышно на дороге за воротами. – Это не та Семья, которую я задумал, это пародия, карикатура, кривое отражение…

– Сядь, – прошелестел Микель.

Огни мигали, их свет преломлялся в дрожащем теплом воздухе за его спиной. Пахло мокрой травой и хвоей. Я постоял секунду, а потом мои ноги подломились, и я повалился обратно в шезлонг – оцепенев, будто вспомнив краем сознания темноту и холод городского морга.

– То есть ты не понимаешь, что сделал? – голос Микеля был холоднее самого мощного рефрижератора.

– Я создал «Семью Надир». Думал торговать счастьем. Оказалось, что из-под полы торгую горем… хуже – пустотой, бессмысленностью. Потерянными десятилетиями, о которых сознаешь, что их не вернуть, они растрачены. Это не мой опыт, я слишком… мне семнадцать лет. Это опыт разных людей. Но я все понял, пока пуля летела.

– «Семья… это процесс, – процитировал Микель, и я с ужасом узнал свои интонации. – А процесс порождает опыт. Будут и ошибки, и трагедии. Но люди с опытом жизни в счастливой семье – другие люди. Это добро». Кто сказал?!

– Форнеус, – Герда глотала слезы. – Пожалуйста…

– Я говорю с Леоном. Еще слово – и ты пойдешь мыть машину, Герда.

Далеко-далеко шумела трасса – как огромный заповедный лес. Шелестела вода в автоматическом поливе на лужайке.

– Я сам виноват, – сказал Микель тихо и буднично. – Дал тебе слишком много воли, перестал страховать. Ценил, верил в твою интуицию, выделял среди прочих, привязался к тебе…

Я сидел, глядя на свои кеды, и просто ждал, когда этот разговор закончится. Ведь не может он длиться вечно.

– …И не объяснил некоторых вещей, – ровно продолжал Микель. – Посчитал, что рано, оказалось – поздно… Понимаешь, эта штука, смерть и воссоздание, – традиционный элемент древнейшего магического опыта. Инициация. Она не может быть случайной. Она происходит только накануне главного испытания, перерождения, обретения смысла. А ты не готов к своему главному испытанию, Леон.

* * *