Лёха

– Не хотел об этом говорить, да видать – надо. Меня когда повязали да допросили, тут же в хлеву и собирались зарезать. Как барана. И видно было, что им это не впервой, все уже на мази и отработано. Не первый я такой у них был.

– А как выкрутился? – заинтересовался артиллерист.

– Пожадничали они. Я наплел, что в лесу у меня кожаная куртка припрятана и пара пистолетов без патронов. Они и купились, больно уж их усатому приспичило щеголять в куртке этой. С пистолетами.

– Ловко ты сообразил!

– Жить захочешь, так еще и не так баять будешь. Только вот они мне сказали, что если я их обманул, то помирать буду долго и плохо. Они постараются. И – что важно – не врали, твари. Тоже это у них отработано было, головой ручаюсь. То есть выбор у меня был богатый – просто так зарежут, или потрошить и мучить будут. Тебе ясно, а? – прямо обратился к потомку дояр.

Лёха молча кивнул.

– Нихрена тебе не ясно. Ты вот сам прикинь, каково это – когда ты лежишь, ни рукой ни ногой не двинуть, глаз не понятно – при тебе еще или уже вытек долой, и ножик у твоей глотки. Хороший такой ножик, много раз точеный, да и в руке привычно сидит у резуна. И прикинь опять же, как это все радостно – когда не немцы, а вроде как свои сограждане такое делают. За пораненную лошадь, да ботинки армейские, велика ценность, чтобы жизни человека лишать. И пофиг этим тварям, кто я и каков. Для них я москаль и все, хотя я в Москве ни разу и не был. Ты вот тоже рожу кривил, я видел. Своего жалко стало? – зло повернулся Семёнов к артиллеристу.

– Та яка мені своя ця мазепа. Шкурники вони й дурні. Нічого у них не вийде, тільки даремно крові напролівают. Та тому що брешуть, що за незалежну Україну воюють, а самі-то ніяк не вільні. Або під поляками танцюють, або під австріяками, або як зараз – під німцями. Шавки вони на прив'язі, такі свободи не добудуть – печально заявил Середа.

– Вот странно – когда они гутарили – я через пень колоду понимал. А у тебя все ясно – удивился искренне Лёха. Хохол пожал плечами, задумался. Семёнов тоже призадумался, нахохлился как-то. По поляне словно тень пробежала.

– Я его небольно зарезал – пробурчал дояр.

Все вопросительно поглядели на него. Все видели, что да, не чухнулся Гогун, зачем об этом говорить?

– По их меркам – это подарок. Лучшее. Что предложить могут – через силу выдавливал красноармеец. Остальные слушали.

– По уму надо было бы им еще петуха красного пустить. И дедушке ласковому и старосте и усатому и тому долговязому – они его резуном кликали, он вишь у них тоже как представление дает. Резьба по живому, театр, мать иху! И двери колышком подпереть. Да детишек у них много, жалко. Ну так вот, не бесите меня – все вместе решали, что кончить эту гниду надо, так нечего рожи воротить. Как они с нами – так и мы с ними! И все тут! За добро – добром плачу. Той же монетой.

– Мы не бандиты, а красноармейцы – пожал плечами Середа.

– А иди ты к чертовой матери! – разозлился Семёнов еще больше: «Вот я и исполнил то, что красноармейцу положено – врага убил. И больше эта вошь дохлая никого на виселицу не поведет, не застрелит, не зарежет и прикладом не огреет. Я решил, мне и ответ держать, когда к своим выйдем. Но чтоб никаких кислых рож мне тут не было. Ты вот, сомневаешься, что будь сила у этого Гогуна – мы бы в лучшем случае пули бы получили? А в худшем – даже говорить не хочу. Так, что скажешь? – глядя Лёхе в глаза спросил красноармеец.

– Да я сам не знаю, что это на меня накатило – поежился менеджер.

– Белье зря не снал – вдруг сказал бурят. Словно холодной водой споривших облил.

Все посмотрели на азиата, деловито упаковывавшего в мешок все харчи, кроме пресловутых кавунов. Пока они тут разбирались в высоких материях, Жанаев прикидывал, как их обратно вернуть. Вот и высказал то, что считал нужным. Белье – вещь ценная, в холодное время года – особенно, потому так разбрасываться – нехорошо. Дырки можно заштопать, кровь отмыть. Зато тепло будет, воевать так удобнее.

– Ладно, не обеднеем – отозвался Семёнов: «Там стирать надо долго – обмочился Стецько обильно.

Бурят пожал плечами. Вчерашний плешивый немец тоже обделался, когда его душили. Ну так не страшно, мыло нашлось в вещичках, а постирать – воды вокруг много, да и труд невелик.

– Я вот другое подумал – сказал Середа.

– Что?

– Да слишком много не о том говорим – помер Охрим и хер с ним! Много чести рассусоливать. Мне другое в голову пришло. Вот выйдем мы к своим – начнут нам вопросы задавать – так не стоит нам про плен рассказывать. Как к немцам попали. Про то, как Гогуны нашего товарища пленили – рассказать можно, это и не плен вовсе получается, а чистый бандитизм и предательство. А вот насчет немцев – лучше б нам молчок. Если согласны – то стоит это дело прикинуть, как рассказывать.

– Думаешь спросят? – усомнился было Семёнов.

– Спросят! – твердо ответил артиллерист.

– Да представляешь, сколько таких как мы окруженцев выходит сейчас! Поди-ка, всех опроси! – возразил красноармеец.

– И опросят. Никак без этого быть не может – уверенно сказал артиллерист.