Все с удивлением заметили, что действительно стало темно, как в сумерки. Но это не были сумерки, когда очертания и краски лишь становятся мягче и нежнее: какая-то серая мгла обволакивала все предметы, лишала яркости и жизни, все погружалось в мрачную, густую тьму, отчего и лица стали казаться бледными и безжизненными.
– Мы похожи на мертвецов, – заметил молодой ученый, – посмотрите, наши щеки потеряли румянец, а губы окраску!
Темнота все сгущалась, переходила в беспросветный мрак. Общее смятение передалось и молодой женщине.
– Неужели ты и теперь не поверишь, что боги хотели предостеречь тебя! – с ужасом спросила она мужа. – Неужели ты не видишь, что прогневил небо, осудив на смерть ни в чем не повинного? Если Он уже распят, Он все-таки не мог уже умереть. Вели снять Его с креста! Я омою раны Его и залечу их. Мы исправим, искупим ошибку. Вели лишь даровать Ему жизнь!
Но Пилат насмешливо улыбнулся и ответил:
– Может быть, ты права, что эта тьма – указание небес. Но поверь мне, что солнце не может погаснуть из-за смерти Иудейского Пророка. Что-нибудь более значительное и великое, вероятно, должно случиться на земле. Может быть, предстоит ужасная война, которая разорит всю империю; может быть, старый Тиверий…
Он не успел кончить того, что говорил; мрак вдруг так сгустился, что Пилат не мог найти на столе своего кубка, который стоял тут же, перед ним. Он остановился, чтобы приказать рабам зажечь факелы.
При свете мерцающих огней Пилат различил лица своих гостей: все они были смущены и печальны, не похожи на лица пирующих.
– Тебе удалось своими слезами и угрозами нагнать на всех тоску и печаль, – с досадой заметил Пилат жене. – Раз ты не можешь ни о чем другом думать, расскажи нам, по крайней мере, что за чудесные сны пригрезились тебе сегодня ночью?
Молодая женщина не заставила себя просить дважды. Сон за сном подробно и точно передала она то, что видела в эту ночь.
По мере того, как она рассказывала, лица гостей становились все строже и сумрачнее. Гости перестали пить вино, они с жадным вниманием ловили каждое слово рассказчицы. Только Пилат по-прежнему был весел и смеялся над тем, что слышал.
Когда молодая женщина замолкла, первым заговорил молодой ученый:
– Поистине, это сновидение более, чем обычный сон, – сказал он. – Странно то, что именно сегодня я видел в Иерусалиме не самого Тиверия, но его старую кормилицу. Она въезжала в городские ворота, окруженная богатой и пышной свитой, и я удивлен, почему до сих пор старая Фаустина не явилась во дворец правителя.
– Я слышал, что император Тиверий тяжко болен какой-то жестокой болезнью, – заметил начальник римских легионеров. – Мне кажется, что сон твоей супруги, Пилат, имеет какой-то особенный смысл…
– Нет ничего невероятного в том, что Тиверий, прослыша про чудеса, которые творил Пророк из Назарета, послал гонца, чтобы привезти Пророка в Рим, – продолжал ученый. – Император мог поверить тому, что Пророк исцелит его…
– Если это так, – с досадой и раздражением обратился начальник римских легионеров к Пилату, – ты действительно напрасно поторопился осудить этого человека. И для тебя, и для всех нас было бы лучше, если бы посланник императора застал Пророка живым…
Пилат с гневом ответил:
– Неужели эта темнота так напугала вас, что вы лишились рассудка и обратились в неразумных детей? Давно ли причислили вы себя к толкователям таинственных снов? Действительно, это достойное занятие для взрослых мужей и храбрых воинов!
Но начальник легионеров стоял на своем.
– Еще не поздно, может быть, послать гонца, – говорил он, – чтобы спасти Пророка. Вели остановить казнь! Пусть снимут Его с креста!
– Ты не понимаешь, что говоришь! – гневно крикнул Пилат. – Ты хочешь, чтобы я стал всеобщим посмешищем! Как может народ уважать правителя, который прощает осужденного потому, что жена видела зловещий сон?
– Однако ведь я не во сне видел Фаустину тут в Иерусалиме, – возразил молодой ученый.
– Никому нет дела до моих поступков, – едва сдерживая гнев, резко заметил Пилат, – я во всем сам отвечу императору. К тому же, стоит мне рассказать Тиверию, как этот осужденный мечтатель безропотно и покорно переносил побои и оскорбления со стороны рабов и воинов, и император убедится, что человек этот не имел никакой чудесной силы, если не мог даже самого себя спасти…
Едва произнес Пилат эти слова, раздался страшный удар грома, от которого задрожали стены дворца, и в то же мгновение земля заколебалась под ногами. Дворец правителя остался цел, но кругом слышался страшный треск и грохот, стены домов трескались и разрушались, огромные колонны падали и разбивались на мелкие куски.
Едва утих страшный шум и можно было услышать человеческий голос, Пилат подозвал к себе раба и сказал ему:
– Беги, не медля ни мгновения, на лобное место и вели от моего имени снять с креста Пророка из Назарета.
Раб быстро удалился.