Тщательно наметил воин удар – как раз в сердце ребенка, чтобы сразу сразить мальчика насмерть. Он еще медлил, ему захотелось разглядеть лицо своей жертвы.
Воин нагнулся к спящему младенцу, и тут радость его перешла все границы: он узнал в нем того мальчика, который часто приходил за ворота Вифлеема и играл с лилиями и пчелами.
– Конечно, это именно он, – со злой радостью говорил себе римлянин. – И удивительно, как я сам раньше не догадался, что именно этот странный ребенок должен быть ненавистным для меня царем мира и любви! Недаром я всегда его ненавидел!
Воин быстро схватился за меч. Ему пришла в голову новая мысль:
«Если я принесу Ироду голову этого ребенка, – думал он, – царь должен щедро наградить меня. Может быть, он даже сделает меня начальником легионеров, вместо Вольтигия, или начальником своей личной стражи?»
Он все ближе и ближе опускал меч, острие уже почти касалось тела ребенка:
«На этот раз никто не встанет между мной и им! – злорадно подумал воин. – Я доведу до конца свое дело».
Но воин все еще держал в руке лилию, которую сорвал при входе в пещеру, и едва он так подумал, вдруг вылетела маленькая пчелка из чашечки цветка и стала жужжа кружиться вокруг головы воина.
И тотчас вспомнил воин совершенно отчетливо, как помогал мальчик пчелам перелетать с цветов в улей, и именно пчела помогла мальчику спастись из дворца Ирода, скрыться с кровавого пира.
Эти мысли удивили римского легионера; он остановился и тихо прислушивался к жужжанию пчелы. Она покружилась и улетела, но в то же мгновение его поразил необыкновенно сильный аромат лилии, которую он все еще держал в руке; никогда ему не приходилось ощущать такой сильный, приятный и нежный запах.
И тотчас снова отчетливо вспомнилось воину, что именно лилиям помогал мальчик укрыться от ливня, и лилии укрыли ребенка, когда мать проносила его через городские ворота; цветы помогли мальчику спастись.
Все большее волнение и удивление овладевало воином, новые и новые необычные мысли наполняли его голову.
«Пчелы и лилии не забыли добрых дел, которые он им оказал, – размышлял воин, опустив меч, и в нерешительности не знал, что делать, – пчелы и лилии добром отплатили ему за помощь…»
Яркая краска стыда залила лицо воина: ведь и ему однажды пришел этот ребенок на помощь и, может быть, спас от гибели.
«Неужели римский легионер может отплатить злом за оказанное ему добро? – мучительно думал воин. – Неужели он окажется неблагодарнее пчел и цветов?»
Он недолго боролся с собой; с одной стороны страх перед Иродом и соблазн хорошей награды толкали его на убийство, с другой – им все более и более овладевало сознание долга перед этим ребенком.
«Я не могу убить его! – наконец решил воин. Он положил меч рядом с Младенцем, чтобы беглецы, проснувшись, узнали, какой страшной опасности они подвергались и счастливо ее избежали».
Воин увидел, что ребенок проснулся и спокойно смотрит на него светлыми прекрасными очами, которые горели, как звезды.
В порыве восторга римский легионер опустился на колени перед Младенцем и сказал:
– Господин! Ты – могущественнейший Царь на земле; Ты – всесильный победитель, Ты – избранник небес! Ты можешь наступать на змей и скорпионов, и они будут послушны Тебе! Ты – всемогущий Царь!
Он поцеловал ноги Младенца и быстро вышел из пещеры в то время, как мальчик смотрел ему вслед удивленными детскими очами.
Бегство в Египет
В далекой бесплодной пустыне Востока росла много-много лет тому назад пальма, которая была чрезвычайно высока и чрезвычайно стара. Все, кто проходил через пустыню, останавливались и с удивлением восхищались ею, потому что она была гораздо выше и мощнее всех других пальм и про нее говорили, что она, наверное, будет так же высока, как египетские пирамиды.
Однажды, когда пальма стояла в своем одиночестве и, по привычке, обозревала безграничную пустыню, она вдруг увидела вдали нечто такое, что заставило затрепетать ее богатую, пышную зеленую корону. Там, далеко-далеко, на краю пустыни, показались двое людей. Они еще были на такой страшной дали, когда даже верблюды кажутся в величину муравьев, но это были люди, пальма не могла ошибиться. Это были двое чужих в пустыне; пальма никогда раньше их не видала, а она хорошо знала и помнила всех постоянных путников, проезжавших время от времени через пустыню туда и обратно. Один из людей был мужчина, другая – женщина; они шли совершенно одни, без проводника, без вьючных животных, даже без палаток и мешков с запасами воды.
– Эти двое идут сюда, чтобы умереть, – рассуждала пальма.
Она бросала быстрые взгляды во все стороны.
– Меня удивляет, – говорила она сама себе, – как львы прозевали такую добычу! Я не вижу ни одного из них! Куда подевались все хищники пустыни? Но они еще, несомненно, явятся.