Ледоход

– Да, уж! Видно, трудно тебе приходится, если дымишь весь день. Машину купила, а совесть, чтобы матери иногда пособить, где-то оставила. Забыла уж, когда посуду мыла или белье гладила, хозяйка! Не построишь ты, доченька, на таком фундаменте ни дом хороший, ни семью крепкую.

– Ты уже всё построил… со своим советским маразмом. Так что, не тебе нас учить, как семью создавать! Сегодня семья – вообще категория отживающая! Атавизм! Вон, в Европе мужики вечером решают, кому быть женой, а кому мужем! И у нас в стране редко кто теперь расписывается. И ничего – живут как-то! Не в штампах счастье!

– Ох, дочка! Ты лукавишь или впрямь, бедная, запуталась? Во все времена находились девчата, которые не расписывались, у которых честь в подоле умещалась, да одним местом выходила! Которые с любым кобелем готовы, пока не гонит. А кобелю, того и надо! Какой с него спрос? Но нормальным-то людям, как без семьи жить, без обожания, без взаимной помощи, без обязанностей, без ответственности друг перед другом, без заботы и уважения? Или теперь и в семейных отношениях плутовской рынок, да бизнес (слово-то, какое поганое!), когда всё деньгами измеряется? В таком случае, точно, народу нашему конец!

Впрочем, на нехороший сей конец теперь многое указывает, думал Тимофей, вспоминая, как зимой возникла надобность выбраться в город. Сильно он после той поездки расстроился – очень уж люди там испортились. Он и раньше город не жаловал – люди вроде рядом живут, а друг от друга воротятся. Не по-людски это. Отгородиться-то от мира можно, но, если подумать, то паранойей попахивает.

А ещё Тимофей вспомнил, как возле школы группа подростков распоясалась – гогочет скверно, паясничает, матом кроет. Девчонки одобрительным смехом заливаются. Не стерпел тогда Тимофей:

– Ребятки, придержите-ка прыть свою. Не то языки придется вам оторвать, елка-дрын. А вы, девочки, о достоинстве своем не забывайте! Не слушайте этих балбесов! Бывают же и нормальные ребята.

Тимофей не ждал столь дерзкого ответа, который на улицах наших городов не удивил бы никого из прохожих, знакомых с компаниями современной молодежи:

– Тебе, дядя, видимо, дома поговорить не с кем? Или дозу с утра не принял? Сожалею, но лучше иди, куда шел, иди. А то ведь всякое бывает – старенький ты, еще умрешь по дороге! – дикий и тупой хохот сотряс довольных собой подростков. – Тебе же сказали, ветеран …, дуй отсюда с ветерком, раз ветеран. И вообще, кто тебя, пенёк старый, научил лезть в чужие дела? Справедливости ради можем и к ответу призвать…

Дернулся, было, Тимофей, да сдержался. Только сплюнул презрительно. Эти звереныши не понимают ничего человеческого – коль уродами воспитаны, значит, навсегда. И родители, яблоко от яблоньки… И что с людьми стало? Смены нет достойной, сама собой не поднялась, а большая страна, что ни год, не народом наполняется, а сорняками. Даже не бесполезными, а гадкими и вредными.

– Такие болезни в одиночку нам не одолеть, – всё чаще думал Тимофей, – только огонь на себя вызывать. Надо как прежде в деревне-то, чтобы всякий взрослый не оставался в стороне от пакостей подростковых, не глядел на них равнодушно, а за всех детей, за наше будущее, считал бы себя в ответе. А нынче-то в городе все отмалчиваются! Ничего их не касается, отворачиваются, разбегаются. То ли боятся, то ли души свои подрастеряли? А некоторые еще убедить пытаются, будто так и надо. Мол, невмешательство – есть признак хорошего воспитания, здравомыслия и интеллигентности.

– Ох, не люди это, по большому счету – выдохнул Тимофей, – рабы бессловесные и бессовестные. Или, того хуже – плесень. Она, хоть и безопасная с виду, но быстро всё разрушает. Уже потому, что лишь о своей выгоде печется. А если весь народ пропитается такой же плесенью, то себя и изведет со временем, потому, как одна гниль в нем останется, елка-дрын. И почему такую гниль продолжают народом величать?

Тот разговор с дочерью почти позабыт, но именно сейчас память вывалила на Тимофея всю прежнюю муть, долгие годы копившуюся в его семейной жизни. И оттого стало ему невыносимо вспоминать, думать, даже жить. Особой болью терзало душу осознание безысходности, невозможность что-то исправить, переделать – ни с женой не получается, ни с сыном, ни с дочерью. Что за жизнь? И почему всё пошло кувырком? Что он делал не так, в чем лицемерил, где ленился? Не припоминается что-то.

Зато теперь открылось Тимофею, почему рождение их семьи когда-то назвали чудным словом брак. Как в воду глядели! Брак – он и есть брак! Потому как не исправить, не переделать! Только и осталось вышвырнуть на свалку всё, что было, да всё списать! Списать всю их совместную с Катериной жизнь! От первого и до сегодняшнего дня.

А если так, то, спрашивается, зачем жил? Если всё, о чем мечтал сам, что наобещал своей Катерине, любя ее самозабвенно, – ничего ни исполнил, ни достиг. Выходит, обманул и ее, и детей, и себя! Всех обманул! А кто виноват? Сам же? Или можно всё списать на обстоятельства?