Ледоход

Лишь одно качество дочка выставляла напоказ – ослепительную, притягательную и, прямо-таки, божественную красоту, какой не обладала даже ее красавица-мать. Красота, которая завораживает окружающих и окрыляет.

Однако, как думал Тимофей, красота, что человеческого лица, что тела, явление редкое, исходящее от самой природы. Красоту подлинную никакими красками не создашь! Но если уж досталась, то принадлежит не одному, а всем! Красота – это же богатство народа, каждый имеет право ею любоваться. Случается короткого взгляда на красоту достаточно, чтобы пропащая душа оттаяла, и даже расцвела от созерцания прекрасного. Потому больно глядеть, как наши девки этой красотою распоряжаются, да ещё и продают. Всякими моделями да королевами красоты нашим дурочкам головы вскружили … Их позорят, а они радуются, когда их щупают да измеряют! Всё подмяли под себя торгаши проклятые, из всего деньги куют, а с их помощью и нас в дерьме держат!

Да, шут с ними! Только дочери и красота не поможет. Не очень-то привлекает ею парней надежных, – одна шваль вокруг и трется. Приезжал как-то некий экземпляр! Так он поздороваться с родителями из машины не вышел. В цепях, перстнях, в ушах серьги и затычки с проводами… И дергается, будто блохи его заели, и жвачку во рту гоняет! Не парень, а украшение елочное! Но дочь тоже хороша. Вульгарностью всех хороших ребят распугала.

После школы учиться отказалась наотрез, продавцом в городе устроилась, потом вообще, официанткой в ночном ресторанчике. И преобразилась так, что даже отношение Тимофея к ней изменилось.

– Ну, как можно, елка-дрын!? – сокрушался отец. – Богатства свои вывалила наружу, обтянулась, разукрасилась, словно папуас перед ритуальной охотой. Дымит как паровоз. Самой-то не противно от этой гадости во рту? А как рожать собирается? Мертвого, что ли? Вон, машину купила, хорошо зная мудрость предков – кто живет в кредит, в долговую яму угодит! Трусы рваные, зато машина! Обидно, будто не понимает, что копирует самых вульгарных и падших женщин. Да ещё старается походить на современных сучек (Тимофей иначе этих барышень не величал, хотя в иных случаях бранных слов себе не позволял – даже мужики в его присутствии остерегались «лаяться»), которым вороватые родители миллионы дают на мелкие расходы. Ну, как тебе угнаться за ними, доченька моя, дурочка несчастная?

А уж, какой Тимофею представлялась тайная сторона ее жизни, сложно вообразить. Болит отцовское сердце, однако всё готово простить.

Когда-то Тимофей самые светлые надежды связывал с этой милой дочуркой, своим солнышком. Мечтая, чтобы дочь оказалась счастливее матери. Сколько уж лет мучила Тимофея нерешенная когда-то задачка. Ну, не мог он понять, почему именно его жена считает причиной своей неудавшейся жизни? Ведь не было дня, чтобы он не думал, не заботился о них – о жене, о сыне, о дочери. Он, здоровый и сильный мужик, по примеру некоторых соседей мог легко навести образцовый семейный порядок, где всё подчиняется только его воле. Никто и пикнуть бы не посмел. Стоило немного поработать кулаками, но Тимофей до того не опустился. Да, не всё пришлось ему по душе в их семейных отношениях, но он не представлял, как силой можно навязать кому-то любовь и уважение? И теперь не мог взять в толк, чем заслужил такой финал своей жизни?

Когда Тимофей улучшил, наконец, момент для серьезного разговора с дочерью, то оказался унижен ею и облит презрением.

– Поздновато, папаша, надумал меня воспитывать! Бытие определяет сознание! Приходилось слышать подобную мудрость? Ну, и вспомни, какое ты нам бытие обеспечил? Молчишь? Другие мужики свои семьи из грязи в город вывезли, квартиры хорошие купили, детей пристроили, а мы всё здесь… Мать у разбитого корыта, а ты – у своей любимой Волги как у Синего моря дремлешь, пенсию, словно рыбку золотую дожидаешься!

– Побойся бога, дочка! Волга нас полгода кормит!

– Ну, да! Волга нас кормит, огород нас кормит, корова нас кормит! Объясни тогда, почему я в детстве и корову пасла, и в огороде спину гнула, а засыпала всегда полуголодной?

– Это ты, дочка, перегибаешь! Не знала ты голода? Платьев у тебя, может, и не было вволю, но про еду не говори, мать зря не обижай! – оскорбился за супругу и себя Тимофей. – Не бери грех на душу, елка-дрын!

– Конечно! Теперь и мать пожалел! А раньше-то, почему о ней не думал? Она же из-за тебя света белого не видела. За всю жизнь свою несчастную!

– Что же ты говоришь, Катерина? Ведь мы и тебя-то назвали как мать, чтобы такой же доброй росла как она. Да, видно, что-то не вышло, – ужаснулся Тимофей, увидев свою дочь в новом качестве.

– Если не получилось, то хоть теперь не надо меня воспитывать! Мне твои недоделки по части бытия самой суждено устранять.

– Каким же местом ты их, дочка, устранять собираешься?

– Не твоё дело, папаша! Я щедро делюсь тем, чем природа меня наградила. А ты всё равно мне не поможешь!