Леди мэр

Адамыч играет марш, на грузовике из-за вешалок выходит Кыська в темных очках, прохаживается манекенно, демонстрируя обалденный обливной купальник, громадную пляжную шляпу и накидушку.

Гоги вздымается как проснувшийся Казбек:

— Бэру!!

Степан Иваныч хрипло орет:

— Кристина-а-а! Твою мать! Домой!!

Кыся растерянно смотрит на меня.

— Работаем, Кыська, работаем. Поорет да заткнется.

— Господи! Сейчас же мамочка обрушится.

— Не обрушится. Она в больнице.

Сумрачный Максимыч в роскошной пижаме, сидя в кресле у больничной кровати, ужинает с подноса. Естественно, весьма небольничным ужином. Нажимая на Гогин шашлычок. Серафима, стоя у окна, ест виноград, отщипывая из кисточки по ягоде.

— Как там с нашим табачком, Сим?

— Шлепают.

— Поляки были?

— Им рано. Немцы были. Сам Гейнц прикатил. «Кэмела» с верблюдиком взяли мало. А «Мальборо» пошло хорошо. Две мерседесовские фуры с прицепами загрузили. Таможню и границу Захар им обеспечивает.

— Раскрутилась наша марка. Германец платил наличкой?

— Ну что ты? На счет в Джерси. Подтверждение по Интернету из банка пришло. Шифром, ясное дело.

— Шашлык у кого брала?

— У Гоги. У кого же еще?

— Говно, а не шашлык. Ну так что там Лизавета вытворяет?

— Доложили уже? Да она там до сих пор… выступает… Нет, ты только подумай… Все с себя сдрючила. Смех просто.

Старец качает лысиной:

— Смех? Смех кончился, Сима. Эта жучка сама себе такой хитрожопый пиар устроила! Нашему лопуху и не снилось. Она сегодня не барахло это, она с себя все свое московское прошлое с кожей публично на виду у всех сдирает. Вот она я… с вами! Своя! Понятная! До печенок…

— Думаешь, она специально?

— А ты считаешь, это просто так? Спектакль с комедией для придурков? Да еще задаром?

— Ну, папа. Кнутов у тебя покуда на всех хватает. Куда стеганешь — туда и пойдут.

— Палка — она завсегда с двумя концами. И как это у нее получается? Вчера и слыхом не слыхали, сегодня уже под каждую крышу забралась. Под твою тоже! А?

Серафима бледнеет:

— Да все казалось, что маленькая еще Кыська. И вот… дождалась. Только клыки торчат. Из-за этой сучки.

— А это, Сим, ты сама виноватая. Сколько раз и Ритка, и я говорили тебе — отправляй Крыську в этот… Кембридж. Ей другая биография назначена!

— Ты лучше скажи — что тебя-то долбануло? С чего все? Я тебя таким с детства не видела.

— Каким — таким?

— Не знаю… Не похожим… Тихий ты какой-то… Слишком… Может, тебя в Москву переправить? Или сюда спецов по медицине позвать?

— Да не надо мне никаких чужих спецов. Вокруг меня тут Колька Лохматое выплясывает. Жмет, чтобы я ему в эту богадельню машину преподнес… За свои… Такой механизм.

— Какой еще механизм?

— Забыл, как называется. Дорогой — жутко! Ну, это такая хреновина. С дыркой. Тебя в нее головой вперед суют — и сразу все видно! Что там у тебя в мозгах творится.

Серафима усмехается, подкрашивая губы:

— Это томограф называется, пап. Это не для нашей дыры. Их и в Москве-то единицы. Ну, я пошла. Завтра загляну!

— Стоп-машина, Сим. К Захару намылилась?

— А ты откуда знаешь?

— Сережки вот эти вот ты всегда надеваешь… когда к Захару. Ну и где он? На острова на своем катере опять втихую пришлепал? Он же всегда там на траверзе баржи с табаком снизу встречает…

— Ну и что?

— Ты поосторожнее с ним, доча. Если что — он нас с тобой с потрохами сдаст. Не задумается.

— А что это такое «если что»? Ты что? Что-то выкинул, пап? О чем даже мы не знаем? Да?

— Иди уж…

— Темнишь, Фрол Максимыч. Ох, как бы я сейчас хотела — головой тебя в этот чертов томограф, чтобы понять, что там за каша у тебя в черепке варится?

— И со Степаном поаккуратней: тихие да смиренные — они самые опасные. Ты вон какие ему рога навесила. Молчит. Молчит. А как боднет?

— Покуда Бог милует. Ты что думаешь, Захар у меня на стороне первый?

Серафима выходит. Максимыч допивает компот и выковыривает из чашки пальцем ягоды, ворча недоуменно:

— Кого же они там ухайдакали? А?

Поздним вечером служебная дама Котикова, покуривая, ждет Степана Иваныча возле их подъезда. И своего дожидается — тот выносит к мусорным бакам ведерко с мусором. Котикова встает.

— Степан Иваныч, я просто обязана… доложить.

— Ну?

— В четвертой протоке на островах Захар Ильич Кочет на своем катере отдыхают. С музыкой…

— Ну и что?

— Так ведь и Серафима ваша там. Вдвоем они. Без никого. Вы хоть и исполняющий обязанности, а главный у нас. Роняется авторитет.

— Да иди ты, Котикова. Вы с Маргаритой его еще не так роняли. На тех же островах…

— Маргарита Федоровна в мужних женах не ходила. Вы бы своей хотя бы для приличия в морду дали.

— Благодарю за службу, мадам! — кривится Кыськин папаша.

Когда за полночь домой возвращается лениво-сытая Серафима, Степан, в футболке и трусах, спит за кухонным столом, положив голову на кулаки. На столе выпивка и закусь. Серафима оглядывает его брезгливо, приподнимает за волосы голову:

— Опять назюзюкался. С чего?

— Сон приснился… жуткий.

— Какой еще сон?

— Как будто я снова на тебе женюсь.

— Спасибо бы хоть сказал. Мы тебя с папулькой голоштанным инженеришкой в порту подобрали. А теперь ты кто? Фигура!

— Красивая ты у меня, Сима.

— Только не лезь ко мне сегодня.