Леди мэр

— Спаси вас Господь, Фрол Максимыч.

— Сам себя не спасешь — Господь не озаботится. Запиши там… Во здравие… Мое… Всех моих, ныне при мне пребывающих. Симки, Серафимы то есть. Кыськи — Кристины, Зиновия, отпрыска Григория… Гришки… Все своя кровь. Остальных… Ты же знаешь. По тому же списку.

— За упокой будем?

— А как же. Родителей Максима да Пелагею, супругу мою Розу, Маргариту, дочечку нашу незабвенную. Ну, по старому прейскуранту. Добавь только новопреставленную… Лизавету.

— Это которую Лизавету?

— Там разберутся, которую…

Ткнув в небеса перстом, он крестится на иконы и, как и положено, пятясь задом, покидает церковь.

Там я его и вижу.

Как он выходит на паперть, надевает беретик, берет свой неизменный потертый чемоданчик, палку, вскидывает голову и… столбенеет.

Я-то к нему не приглядываюсь поначалу, у меня свои разговор с молодым священником.

А вот он первым и видит, что со стариком Щеколдиным что-то не так.

Тот бочком-бочком, как-то косо, как краб, сходит со ступенек, ловя воздух широко раскрытым ртом, и падает вверх лицом, взирая на небо мутнеющими глазами.

Мы со священником бежим к нему, приседаем.

Кажется, меня он узнает, но не говорит, а мычит и булькает горлом.

Я разбираю странные слова с трудом:

— Кто… же… тебе… ворожит?..

— Фрол Максимыч, вы меня видите? Узнаете? Как вы, а? — Я расстегиваю ворот его застиранной рубашки. — Ну нельзя же так… пугать. Как же мы без вас-то? Без вас никак.

— Про что он?

— Бредит. Только бы опять не отключился. У вас тут телефон есть? «Скорую» вызовите. Зовите Лохматова.

— Уберись…

Фрол Максимыч, собравшись с силами, отталкивает меня. И даже поднимается, пошатываясь. Но хватается за сердце и присаживается на корточки, тупо глядя в землю.

— Ну что вы стоите? Я же сказала «скорую», — ору я на попика.

Днем доктор Лохматов, стоя на подоконнике, заканчивает стеклить выбитое окно, шуруя замазкой. Гаша помогает ему. Я стучу на дедовом «ундервуде».

— Ну и что с этим крокодилом случилось? — злорадничает Гаша. — Чем этот подлюк заболел?

— Для врача крокодилов нет. Все пациенты одинаковы. А в его возрасте есть одна болезнь, Агриппина Ивановна, называется — старость. Хотя к нему это почти не относится: крепкий старикан. Но, похоже, его достал какой-то мощный шок. Как мешком по голове. Я ему вкатил в задницу дозу как на слона. Пусть в палате отоспится.

— Мог бы и не просыпаться. Невелика потеря. А тебя чего в церкву понесло, Лизка?

— Спрашивала, нельзя ли мне у них на паперти прием населения вести. Оказывается, нельзя. Мирское дело. Богу Богово, а мне выкручивайся как можешь. Не мешай. Мне еще штук двадцать под копирку объявлений шлепать.

— Ты что? И впрямь машину продашь? Она молчит чего-то. И не позвонила даже.

— Ну не до нас Людмиле, вот и молчит. Да черт с нею, с машиной. Ничего! Я все продумала. Сделаю я бабки! Подумаешь!

Я даже хохочу, а они уставились на меня обалдело, и я вижу — думают, что я свихнутая уже…

К полудню мой Сим-Сим после очередного загульного взбрыка добирается до своего рабочего места в офисе корпорации «Т». Утро давно прошло, но к нему прибывает сама Белла Львовна Зоркис с алка-зельцером и завтраком на подносе.

— Твой завтрак, Туманский. Я тут кое-что изобразила.

— Почему ты, Белла? А где Карловна? Она ничего… Насобачилась стряпать… На Кузьме!

Входит Чичерюкин, несет большую пачку корреспонденции.

— Ваша почта, сэр.

— Вы что? Опупели? А почему Элга не на месте? Кузя?!

— Не знаю. Я дрыхнул еще. Кто-то позвонил… кажется. Пошел бриться — ее нигде, только записка — чего лопать…

— Черт знает что! — взрывается Туманский. — Когда-нибудь этот бардак на фирме закончится?

— Семен, Семен!

— Да вы не на меня, вы на себя смотрите! Белла Львовна, второе лицо в корпорации, рука моя правая, головка бесценная, мне жратву готовит! Потому что какая-то кухонная Машка заскучала, видите ли! Лизочки нету. Не с кем ей тут языком чесать! Начальник охраны газеточки подает, а? Потому что, видите ли, его бесценная Элгочка просто на работу не явилась! Молчи, Кузьма!

Звонит один из телефонов, Туманский срывает трубку:

— Да, я! Элга? Вы где, черт бы вас. Что? Что?! Ха! Ага! А я что говорил, Кузя? Приползет! Сама приползет! На коленочках! И приползла!

— Кто? — удивляется Чич.

Минут через двадцать караван из «мерса» и джипа врывается во двор нашего дома на проспекте Мира.

Туманский нервничает.

Но орхидеи по дороге успел прихватить.

Пока они бегут к лифту, шепотом спрашивает:

— Как я, Кузя? Слушай, мне бы постричься надо, а?

— Сойдет.

— Видишь, видишь… Чует кошка, чье мясо съела. А я ведь говорил ей. Говорил. Ни хрена она без Москвы не сможет. Без меня… — ликует Сим-Сим.

Минут через пять он уже не ликует.

Нелепо смотрится наша гостиная без штор на окнах, с ковром, поставленным торчком в углу, без стульев. Двери в другие комнаты распахнуты, на одной из створок висит мужской галстук. На полу в ряд выстроены пар двадцать мужских туфель и ботинок. На голом подоконнике лежат штук шесть новых и ношеных мужских шляп. Элга сидит на круглом столе без скатерти, свесив ножки, и курит.

Кузьма чешет затылок.

— М-да…