Лазурный мир [= Синий мир]

Так они отправились в печальное плавание, когда уже сгущались серо-фиолетовые сумерки — мимо вереницы плотов, каждый из которых отличался неповторимой атмосферой или другими свойственными только ему особенностями: например, на плоту Омерж вошли в употребление характерные для его обитателей выражения, а искусную резьбу по стеблю можно было безошибочно распознать как работу мошенника с плота Лоймар. А теперь Транк был разрушен — единственный из всех плотов, только Транк. Этого было достаточно, чтобы слезы скорби и отчаяния наворачивались на глаза уроженцев Транка. Для них все изменилось, былая жизнь безвозвратно ушла в прошлое. Оскорбления могли забыться со временем, обида могла притупиться, но дружба уже никогда не стала бы такой непринужденной, как прежде, взаимное доверие никогда не стало бы безусловным и полным. Тем не менее Транк оставался их домом. Им больше некуда было податься.

На Транке они не нашли почти никакого утешения. От трети хижин остались одни щепки. Житница была уничтожена, вся драгоценная мука погибла. Некогда гордая сигнальная башня рухнула и развалилась на части. По всему плоту прослеживалась широкая просека разрушения — след, оставленный Царем-Крагеном.

На следующее утро после возвращения с Собора островитяне собирались группами и беспорядочно пытались работать, бросая искоса угрюмые молчаливые взгляды на тех, кого знали всю жизнь. К некоторому удивлению Хаста заступник Войдервег тоже вернулся на Транк, хотя его собственный коттедж был раздавлен Царем-Крагеном и теперь представлял собой груду разломанных прутьев и рваной оболочки. Семм Войдервег безутешно разглядывал этот мусор, подбирая или перемещая то одно, то другое, вытаскивая всякую утварь — горшок, ведро, предметы одежды — а также том Аналектов, насквозь промокший, когда его захлестнула волна из разлома в плоту. Почувствовав на себе взгляд Хаста, заступник раздраженно повел плечами и прошествовал к неповрежденному коттеджу арбитра Мирекса, в гостях у которого он поселился.

Тем временем Хаст приблизился к коттеджу покойного мастера-наперсточника, тоже разрушенному, хотя, пожалуй, в меньшей степени, чем жилище заступника. Мерил Рохан уже трудилась вовсю, разбирая обломки, откладывая в сторону еще пригодные к использованию прутья и куски лакированной оболочки. Скляр Хаст стал молча помогать ей — она не противилась.

Наконец Мерил нашла то, что искала — сохранившиеся под опрокинутым буфетом тома Мемуаров — шестьдесят одну книгу в гибких переплетах из кожи серорыбицы. Хаст сложил книги на скамье и прикрыл их большим куском оболочки на случай внезапного ливня. Мерил снова направилась было к развалинам хижины, но Скляр Хаст взял ее за руку и подвел к скамье. Она уселась без возражений; Хаст сел рядом с ней: «Мне не терпелось с тобой поговорить».

«Это меня не удивляет».

Ее сдержанность приводила Хаста в замешательство: чем было вызвано такое спокойствие? Любовью? Ненавистью? Безразличием? Фригидностью?

Девушка не преминула объяснить свое поведение: «Ты всегда вызывал у меня противоречивые чувства. Меня восхищает твоя энергия. Твоя решительность — даже, можно сказать, безжалостность — вызывает тревогу. Твои побуждения очевидны и делают тебе честь. Но твое безрассудство, твоя непредусмотрительность — не делают».

Скляр Хаст не мог не возразить: «При чем тут безрассудство? Как правило, я вполне предусмотрителен. Но в чрезвычайной ситуации приходится действовать, а не размышлять. Нерешительность приводит к провалу».

Мерил указала кивком на развалины коттеджа: «А как ты это называешь?»

«Это не провал. Это ущерб, несчастье, трагедия — но как этого можно было избежать? Допуская, конечно, что мы намерены освободиться от Царя-Крагена».

Мерил Рохан пожала плечами: «Не могу ответить на твой вопрос. Но решения, которые ты принимал один, должны были быть приняты всеми вместе».

«Нет! — упорствовал Хаст. — Чего мы добьемся и как быстро сможем реагировать, если нам придется совещаться каждый раз, когда нужно действовать? Подумай о возмущенных воплях Мирекса и Войдервега, о препятствиях, которые чинили они и, если уж на то пошло, твой отец! Ничего нельзя будет сделать, мы завязнем в спорах!»

Мерил Рохан беспокойно потирала и разминала руки. Наконец она сказала: «Хорошо. Это понятно. Кроме того, это согласуется с мемуаром Лестера Макмануса. Не помню цитату дословно, но он заметил, что все мы — люди, а так как большинство людей предпочитает стремиться к добру, мы постоянно ищем идеалы. Мы не хотим, чтобы наши поступки оставляли грязный след, и внутренне противимся действиям, в чем-то безнравственным».

«К сожалению, — произнес Хаст, — очень немногие поступки можно назвать идеально нравственными. Если речь не идет о пассивной бездеятельности — у меня нет определенного мнения по этому поводу. Но чем решительнее, чем энергичнее мы действуем, тем больше вероятность того, что эти действия нельзя будет назвать идеально нравственными».