Ларе-и-т`аэ

— ... и в завершение прошу принять в дар! — заключил свою речь Эннеари почти без участия рассудка.

Илери уже держала наготове футляр, обернутый зеленым шелком. Арьен откинул край мерцающего свежестью покрова, расстегнул футляр, принял его из рук сестры, опустился на одно колено (вроде бы у людей так принято, когда преподносишь подарок королю? Вроде бы да — во всяком разе, никто рожу не скорчил, значит, все правильно) и протянул Лерметту дар, о котором думал еще год назад на заваленном снегом перевале.

— О-охх! — слетело с уст короля.

Он ловко извлек лютню из футляра, нежно огладил кончиками пальцев воздух над самой декой, не касаясь ее, губы его чуть дрогнули. Пальцы Лерметта немного помедлили, а потом коснулись струн, рассыпав быстрые летящие переборы — сначала в технике, называемой у эльфов «горсть черемухи», а потом в более обычной манере «жемчужное ожерелье».

— Арьен, — отсутствующим голосом произнес Лерметт, — ты мерзкий вор.

Эннеари оторопел — в отличие от придворных, явно привычных к подобным выходкам. Уж на что Арьен, казалось бы, знал Лерметта вдоль и поперек, а и то не углядел, что глаза его смеялись.

— Ты украл у меня еще два часа сна, — ухмыльнулся Лерметт. — Не меньше. На таком инструменте нельзя брякать как попало. Просто нельзя. О, конечно, юноша из благородного семейства обязан уметь дергать струны, а принц и подавно. Но этого никак уж не достаточно. Придется мне подучиться играть как следует. А дел у короля полным-полно, от них времени не отнимешь...

На лице Илмеррана читалось живейшее отвращение.

— Отнимешь, — в тон ему возразил Эннеари. — Ты ведь сам говорил. Для того мы и приехали, чтобы взять часть твоих дел на себя — разве нет? А если ты вместо сна станешь себя струнами мучить, я их повыдергаю, а инструмент разобью об стену, так и знай.

— Поздно надумал, — усмехнулся король, тем не менее отводя подальше руку с лютней. — Раньше разбивать надо было. До того, как подарил. Теперь она уже моя, и ты не можешь...

— Еще как могу, — уверенно посулил Эннеари. — Сам ее делал, сам и разобью.

— Так это... этот инструмент твоей работы? — благоговейно выдохнул Лерметт.

Эннеари кивнул.

— Арьен, ты большой мастер, — тихо молвил Лерметт. — Уж поверь мне.

Глава 2 Беглые огни

В Сулане роскошью всегда почитали не выпученное, как пьяные буркалы, богатство, а изысканность — прихотливую и строгую одновременно, стройное до хрупкости изящество. И к этому изяществу его светлость Мейран, кровный суланец, волей судеб рожденный в Адейне и покинувший ее, когда ему едва сровнялось десять, никак не мог привыкнуть. Во всяком случае, ему так казалось. Может, и впрямь детские воспоминания крепче всех иных? Во всяком случае, так говорят.

На самом-то деле вот уже тридцать шесть лет миновало с того дня, когда мальчик из захудалой Адейны впервые увидел городские ворота Ланна. И это самое-самое первое мгновение, когда сердце его застыло от неведомого прежде ужаса и восторга, а потом сорвалось в бег и застучало жарко и страстно, он действительно помнил, такое не забывается — а вот то, что было с ним прежде... По правде говоря, он уже и не помнил по-настоящему, как выглядит шик по-адейнски, вся эта массивная мебель из дорогого «серебряного» дерева, разменявшая не первый век жизни — кресла, тяжелые, словно жизнь изгнанника, и столы, которые без дюжины тяжеловозов, запряженных цугом, и с места-то не сдвинешь. Тем более он не помнил, как выглядела тогда роскошь в других странах Поречья — ведь он и разглядеть-то ее толком по пути в Сулан не успел, а вновь побывал в сопредельных и ближних странах уже взрослым. Разве что поблескивали смутно из глубин детской памяти самоцветы и позолота Аффрали, слишком уж их было много, чтобы вдруг взять да и позабыть. Да, но эти суланские столики на ломких комариных ножках, эти стулья, невесомые, как стрекозиное крылышко, готовые, казалось, проломиться под тяжестью слишком пристального взгляда... нет, Мейран не привык и не привыкнет никогда.

В действительности привыкнуть он не мог совсем к другому. Привыкнуть к тому, что под его величеством Сейгденом еще не разлетелось вдребезги ни одно кресло, и впрямь невозможно. А между тем Сейгден за всю свою жизнь не сломал ни одного предмета. Только такой король и может править Суланом — любой другой еще в бытность свою малолетним принцем разнес бы дворец на кусочки из одного только желания как следует побегать и порезвиться. Вот только мальчишка Сейгден бегал, не задевая ничего и никогда. Полезная привычка для маленького принца — а для взрослого короля полезная вдвойне.