Ладонь, расписанная хной

Пляж, ночь, гостиная, люди в ней — все замерло в абсолютной тишине. Пресвятая Мать Богородица! Этот вечер точно закончится чьей-нибудь смертью. Или разводом. Без вариантов.

— Шейла-диди, послушай, пожалуйста! — Мама пытается пробудить ее с помощью того, что раньше заменяло тетушке искусство. — Зоя не хочет выходить замуж! Спаси нас от этой катастрофы!

— Спасти вас? — бормочет тетушка Бу. — Как я могу кого-то спасти, если не смогла спасти себя?

— Зоя собирается в Нью-Йорк! — рыдает мама. — Как мы будем людям в глаза смотреть, если завтра придется отменить свадьбу? — Она заливается слезами.

Тетушка Бу поворачивается ко мне, и я тихонько ей киваю. Ее лицо тут же озаряется радостной улыбкой.

— Так ты решилась. Ты едешь в Нью-Йорк, — шепчет она больше себе, в тихом потрясении и восторге, и мое сердце захлебывается от радости за мою Волшебную Бу, семнадцатилетнюю чудесную девушку с широко распахнутыми глазами, как на фото, которую мы обе помним сердцем.

— Вот это сияппа так сияппа! — посмеивается она, хлопая в ладоши.

А мне приходится сдерживаться, чтобы не броситься ей на шею от переполняющей сердце радости, смешанной с болью.

Я на всю жизнь сохраню память о том, как выглядело ее лицо в тот вечер: хмельное и порозовевшее от счастья.

Мамины губы беззвучно шевелятся. Какой бы реакции она ни ожидала от Шейлы Бу, она не получила того, чего хотела. Папа падает на желтый диван возле двойных дверей. Все понимают, что это конец, вот только конец чего? Ну что же, дорогой читатель, давайте назовем это так: конец старой, привычной жизни. Наконец.

— Не останавливайте Зою сегодня. Пожалуйста. Если вы решите это сделать… — Шейла Бу задыхается, словно грозящие нашим близким последствия слишком тяжелы, чтобы выразить их словами. — Я лишь надеюсь, что хоть кто-нибудь из вас поймет это стремление прожить жизнь по-своему. Вот только хорошо, когда человек это понимает до того, как осознает, что упустил свой шанс. И ему остаются одни сожаления…

Больше она не говорит ни слова, и возникшая тишина до краев наполняется болью.

Ее картины сжигали, ее надежды крушили, ей разбивали сердце, и это происходило из года в год. Но сегодня этому положен конец. Кто был с ней так безжалостен? Мы. Мы ограничивали и осуждали, управляли и диктовали, ссылаясь на традиции. Но кто платил за то, что нужно было нам? И какой ценой?

Шейла Бу идет к дверям, и каждый шаг дается ей с трудом. В ее волосах блестит седина, на лице отпечаток страдания. Такие следы оставляет только боль.

Это и есть расплата.

Мне невыносимо видеть ее такой. Моя непримиримая, неистовая тетушка не должна просить и умолять о том, что и так принадлежит ей по праву. Потому что у каждого из нас есть это право: прожить жизнь так, как хочет сам.

Я не оставлю ее оплакивать себя в одиночестве. Не смогу.

— Шейла Бу! — кричу я. — Подожди!

Она поворачивает голову, удивляясь голосу поддержки в океане осуждения. Я подбегаю к ней, взлохмаченная и трясущаяся. Стихает музыка и смолкают голоса.

Я протягиваю ей руку, и она сжимает ее, как спасательный круг, пряча мои холодные пальцы в своих теплых ладонях. Мы смотрим друг на друга, перед тем как оглянуться на тех, кто остался позади. Неподвижные желтоватые фигуры, они похожи на актеров, вышедших на поклон и ожидающих падения занавеса.

Так, держась за руки, мы медленно идем к двойным дверям. Внутри меня поселилась странная пустота, как в конце долгой и тяжелой битвы. И в то же время я ощущаю надежду и ожидание чего-то прекрасного. Вокруг нас плещется целое море незнакомых людей, пропускающих нас мимо себя.

Мы выходим в коридор, заканчивающийся фонтаном переливающихся огоньков.

И не оглядываемся назад.

ЭПИЛОГ

Стук стульчака об унитаз слышен даже на месте 50С. Люди потягиваются и расталкивают соседей, заставляя их пробудиться. В воздухе витает острый аромат кофе, и симпатичные стюардессы «Люфтганзы» ловко катят тележки с завтраком, пока самолет маневрирует в американских небесах. Прошло всего двадцать два часа с тех пор, как я оставила Индию, а я уже в ужасе.

Сидящая рядом со мной крохотная пожилая китаянка улыбается и показывает вверх узловатым пальцем: — Не бояться. Самолет не падать. Если падать, ты лететь прямо на небо!

Когда мы сели на пересадочный рейс во Франкфурте, я, оглядев ее хрупкую фигурку на крохотном сиденье экономкласса, сразу же ощутила между нами странное родство. То, что она была уроженкой Азии, сразу делало ее для меня своей. Ну, в какой-то мере. Да, у Индии с Китаем непростые отношения, но намного спокойнее, чем с тем же Пакистаном. Хотя мне думается, что если бы я увидела на этом рейсе кого-нибудь из Пакистана, то непременно бросилась бы к нему с объятиями. Я бы обрадовалась любому существу с темной кожей и знанием хинди. Да, такое может случиться только на чужбине, в собственной стране никому и в голову не придет вести себя подобным образом. Вперед, США! Этой державе удается объединять врагов, пусть хотя бы лишь в самолетах!