Ладонь, расписанная хной

После перенесенной тетушкой Шейлой операции и моей расторгнутой помолвки моя семья вынужденно погрузилась в нормальное состояние. Они до сих пор считают срыв свадьбы моей неудачей, но в Городе Громогласных Дверных Звонков невозможно подолгу держаться за свою боль. Каждые пять минут наши двери распахиваются, впуская слуг, соседей, курьеров и родственников, требующих внимания. Все хотят обсудить «отложенную» свадьбу, хоть и не принимают щадящей формулировки, потому что сорока уже давно разнесла на хвосте новости по всей округе: Лалит помолвлен с Лопи. Мама с папой изображают гордость, говоря: «Посмотрите на нашу умницу-дочь, из всей компании именно она была выбрана для стажировки в Нью-Йорке!» Что, конечно, не совсем правда, но окружающим ведь не обязательно об этом знать?

Разумеется, мне попало от мамы за отмену свадьбы всего за три недели до события, несмотря на то что ни я, ни Лалит не хотели этого союза. Папа тоже пытался меня игнорировать, но его хватило только на один день. Мама продержалась целую неделю, и это была самая долгая обида за всю историю наших с ней отношений. Папе и без того хватило забот с отменой заказов у поваров и священника, письмами приглашенным, но самое интересное, что эти хлопоты не вызывали у него отторжения. Мне думается, что в глубине души он действительно мной гордится, хотя никогда не скажет об этом вслух. Особенно при маме.

Позавчера он вошел в мою комнату в то время, когда я судорожно занималась сборами, и везде, где хватало глаз, были разбросаны специи, одежда, книги и разная утварь. Он погладил меня по голове и тихо произнес:

«Если бы мы только знали, насколько ты… и Шейла-диди… ладно, что уж сейчас. Я думаю, что у тебя в Америке все будет замечательно».

Я не заслуживаю своих родителей.

Да, и папа все еще состоит в совете директоров своей клиники, потому что отец Лалита, который и повысил его до директора, так и не пришел в себя от шока из-за Бюс… из-за Лопи, своей будущей невестки. Она надела свое знаменитое супердекольтированное платье на вечеринку в доме тетушки Лалита, что в результате погрузило всех собравшихся в полное и абсолютное молчание. Молчание на пенджабской вечеринке? Вы себе такое представляете?

А еще Лопи сменила бежевые гардины на ярко-розовые, цвета фуксии, чего никогда не стала бы делать хорошая невестка. Матери Лалита пришлось вернуться к лекарствам от гипертонии, о которых она не вспоминала вот уже несколько лет. При каждой встрече на работе отец Лалита так умоляюще смотрел на моего, что в конце концов вчера нашим родителям пришлось встретиться в совершенно немодном ресторане. Родители Лалита съели по тарелке пав бхаджи с маслом и картошкой каждый и умоляли моих маму и папу отговорить меня от отъезда в Нью-Йорк. Это известие повергло меня в шок.

Мой скорый отъезд дал маме достаточно занятий, чтобы отвлечь ее от недовольства мной. Я была ее основным раздражителем, пока на горизонте не объявились следующие события. Как раз когда мама истязала мою голову в традиционном масляном массаже, бормоча глухие угрозы: «И не думай, что сможешь забросить масляный массаж в своей Америке! Я буду звонить тебе каждую субботу и требовать видеосвязь, чтобы убедиться, что ты ухаживаешь за волосами!», к нам ворвалась миссис Всеиндийское радио, то есть миссис Айер, в совершенно невменяемом состоянии. Оказалось, что двадцатичетырехлетний сын мистера Банеджи, который жил по соседству с нами, со своими родителями, совершил немыслимое. Он сбежал из дома. Со своим бойфрендом.

Моя взрывоопасная мама, вместо того чтобы начать изрыгать пламя и пепел, вдруг посмотрела мне в глаза, впервые после происшествия в Алибаге, и с изумлением спросила:

«Нет, ты это слышала? Святые небеса!»

В общем, двадцать четыре часа назад почти все мое семейство собралось в Международном аэропорту имени Чатрапати Шиваджи, чтобы пожелать мне счастливого пути. И мое сердце наполнялось ноющей болью, когда я смотрела на разновысотные здания и лавочки, жавшиеся друг к другу; вдыхала автомобильные выхлопы и ароматы специй; наблюдала за шумной свадебной процессией и за гудящими автомобилями, негодующими из-за скопления пешеходов; за пульсацией этой разноцветной и многонациональной жизни за пределами аэропорта.

Даже Шейла Бу приехала, чтобы попрощаться. Она была слабой, бледной тенью самой себя, не встающей с кресла-каталки. К ее услугам были величайшие доктора этой планеты. Ее дело вели пять лучших онкологов Бомбея — и Фиолетовый Дядюшка: «на всякий случай, а то знаем мы этих докторов!»