Ладога, Ладога...

— По вашему поручению я изучил всю литературу по Ладожскому озеру. Ледостав в этом районе Ладоги никогда не бывает надежным. Даже в середине зимы — в декабре и январе — господствующие здесь северные ветры взламывают лед и разбрасывают его по всему озеру. Тридцать километров озерного льда в качестве автомобильной переправы — это вообще неслыханное предприятие. А при таком ледовом режиме… — И покачал головой. — Мы не имеем права обнадеживать Военный Совет и должны сказать, что надо искать иных путей…

— Иных путей у нас нет! — резко сказал генерал и повернул голову в угол, где скромно сидели несколько штатских. — Товарищи рыбаки, что скажете?

Скуластый старик в грубошерстном пиджаке и тяжелых сапогах поднялся робко — не привык говорить в присутствии стольких людей, да еще ученых и начальства.

— Да что сказать? Действительно, капризная она, губа-то… Иной раз всю зиму по берегам лед, а посередке вода течет. А то все крепко скует, а как сиверко дунет, как пушки стреляют, — лед, значит, ломает

ся. Бывает, когда с обозом идем, заночуем, ждем, ждем, значит, когда сызнова замерзнет… Иной раз вдоль полыньи идешь — где вода кончается, там и переберешься.

Тридцатилетий мешковатый человек с непослушной шевелюрой, сидевший за дальним концом стола, нетерпеливо ерзал, листая блокнот, и генерал спросил его:

— Вы из бюро погоды? У вас есть возражения?

— Да, — сразу поднялся человек и, несколько смешавшись, поправил пиджак. То есть… все, что здесь говорилось о ненадежности ледяного покрова Ладоги, верно — вообще. Но если обычно сумма среднесуточных отрицательных температур здесь составляет шестьсот-семьсот градусов, то в нынешнем году она будет порядка тысячи восьмисот… Как говорят подсчеты профессора Молчанова… Короче, — сказал метеоролог, откладывая блокнот, — долгосрочный прогноз обещает нам в этом году самую суровую зиму, какую когда-либо знал Ленинград, пожалуй, со времени своего основания…

— Этого еще не хватало, — со вздохом сказал кто-то.

— Я понимаю, — продолжал метеоролог, — для города это тяжело, но озеро станет рано — к концу ноября. И я думаю, что в этом году эксплуатация льда в качестве автомобильной дороги будет возможна.

Зазвонил телефон, генерал взял трубку:

— Слушаю, товарищ член Военного Совета…

Генерал слушал, и лицо его мрачнело на глазах. Люди поняли — произошло что-то чрезвычайное. Генерал положил трубку, медленно встал, тяжело сказал в напряженной тишине:

— Немцы заняли Тихвин.

Подошел к карте и молча посмотрел на нее. Потом жирным карандашом дрогнувшей рукой провел черту поперек единственной железной дороги, ниточкой уходящей от Ленинграда на восток к Большой Земле.

Послышался свист, и грохнул, разорвавшись, снаряд, снеся кусок перил на канале. Сапожников и Барочкин, спешившие ленинградскими улицами к Петиному дому, привычно, по-фронтовому, упали плашмя на мостовую. Поднялись, оглядываясь. Прохожие отнеслись к обстрелу спокойное, чем они. Некоторые свернули в подворотни. Другие просто перешли улицу, укрывшись от снарядов за громадами домов, и продолжали путь. Редкие, как бы лениво выпускаемые снаряды, осыпали штукатурку и стекла, вздымали столбы воды в канале. Вдруг дико заржала лошадь, запряженная в фуру, забилась, упав на мостовую. И тотчас вокруг стали скопляться люди.

— Разойдись! — кричал па них возчик в военной фуражке. — Граждане, не волнуйтесь, свезем, оприходуем, вам же в котел пойдет!

Петя и Барочкин стояли у стены и молча смотрели. Потом Петя дернул Барочкина за рукав. И они, уже не обращая внимания на снаряды, побежали к серому дому па канале.

Бегом преодолели несколько лестничных маршей, и Петя Сапожников позвонил в дверь. Звонок не работал. Он нетерпеливо застучал. За дверью послышались шаги, дверь отворилась, и на шею ему бросилась девочка лет шестнадцати, худенькая, в светлых кудряшках, прелестная неоформившейся красотой юности.

— Петька! Петя!

А он отстранил ее, смотрел мимо в темноту коридора, увидел большой висячим замок на двери.

— Подожди, Лиля! Где мои?

— Эвакуировались в августе… Мама, Петя пришел!

На ее голос из дверей коммунальной квартиры появилась мама девочки, моложавая женщина, такая же светлая, как дочь, и еще две женщины-соседки: старуха с чопорным аристократическим лицом и другая, средних лет, с лицом простым и добрым.

— Петя, какой ты стал, не узнать! — послышались возгласы.

Барочкин стоял немного позади и улыбался. Из двери, откуда вышла женщина с простым лицом, выглянул пожилой мужчина в подтяжках.

— Петька! Живой?! — обрадовался он, крепко сжимая узловатой ладонью Петину руку. — А я тут вздремнул после смены… Сейчас… — И скрылся.

Лиля тем временем прибежала с ключом и отперла тяжелый замок. Они вошли в комнату, где вся мебель была покрыта старыми простынями и газетами. Петя с горечью оглядел холодный неуют комнаты и вышел в коридор.

— Это Коля Барочкин, — представил Петя. — Как пишется в романах, под Усть-Нарвой он спас мне жизнь.

— Ну! — засмеялся Барочкин. — Просто в канаву толкнул, когда мина свистела. С ног до головы в грязи вывалял.