Ладога, Ладога...

— Тем лучше… Знающего человека от водолазной службы… Секретаря Приладожского райкома партии, смотрителя Осиповецкого маяка и двух-трех старых рыбаков из тамошней рыбацкой артели…

— Далековато. Успеем ли к утру?

— Ничего, ночь длинная, возьмите машину, разбудите. — И продолжал диктовать: — Директора областного бюро погоды, управляющего Гужтрестом, директора тарной фабрики, директоров обоих авторемонтных заводов… А сейчас соедините меня с начальником автохозяйства фронта.

Три фронтовые потрепанные полуторки въезжали в Ленинград. Остановились у КПП в начале длинного проспекта. Часовой взял документы у солдата-шофера.

— Раненых везешь?

— Здоровых, — коротко ответил шофер.

В кузовах тесно сидели солдаты в ватниках, ежась от ноябрьского холода и ветра. Тлели огоньки самокруток. Некоторые выглянули через борт.

— Петёк, это Невский? — спросил коренастый крепыш с веселыми чуть выпуклыми глазами Коля Барочкин.

Высокий солдат, длинношеий и большеглазый, Петр Сапожников молча покачал головой. Его молодое лицо было точно обожжено огнем фронта, загрубело. Он смотрел на родной город, узнавая и не узнавая. Перегороженные укреплениями улицы. Разбитый снарядом дом. Перевернутый искореженный трамвай.

Полуторки двигались набережной Фонтанки мимо хмурых особняков с выбитыми стеклами.

— Сейчас будет мост, а по бокам статуи — знаменитые копи Клодта, вот там Невский, — кивнул Петр.

Показался мост и перспектива Невского, но коней на мосту не было — пустые постаменты.

Поворот, другой. И на всех улицах то тут, то там их встречали разбитые бомбежками дома. Петр привстал.

— Вот сейчас за углом мой дом будет, третий.

Полуторки свернули на набережную канала.

— Цел? — сосчитав, спросил Барочкин. Старый петербургский дом смотрел на канал окнами, крест-накрест заклеенными газетными полосками. Петр, не отрывая взгляда от дома, полез через борт..

— Куда?! Под трибунал захотел?! — Силой швырнул его на доски кузова Барочкин. — Прибудем на место, отпросимся!

В аллеях старого парка, вблизи окруженного флигелями дворца, меж мраморных пьедесталов и голых деревьев, рядами стояли полуторки, горели костры, слышался шум моторов, стук молотков и визг напильников. Здесь формировался автомобильный батальон.

Петю Сапожникова и Барочкина вел по аллее маленький остроскулый и остроносый старшина с красным лицом и быстрыми птичьими глазами, с рыжеватыми усами над губой, делавшими его старше своих лет. Должность его была — помкомвзвода, фамилия — Чумаков.

— Сколько за рулем? — коротко спросил он Барочкина.

— Трешница, — выразительно показал три пальца Барочкин.

— Это что за фразеологии? — Голос у Чумакова был резким.

— Три года.

— А вы? — спросил Чумаков Сапожникова.

— Три месяца.

— Подучим, — недовольно поморщился Чумаков.

— Старшина, покормить бы нас сперва не мешало, — с улыбкой сказал ему Барочкин.

Чумаков обернулся и осуждающе покачал головой:

— Вам сегодня в части фронтовой паек выдали. Небось, с утра срубали?

— Хоть баланды бы, бак заправить, — не сдавался Барочкин.

— Мы здесь получаем вдвое меньше, чем на передовой. До завтрева не помрете, — отрезал Чумаков. — Вот ваши машины.

Полуторки представляли собой жалкое зрелище: ободранные борта, колодки вместо колес, оторванные дверцы.

— Издеваетесь над фронтовиками? — усмехнулся Барочкин.

— Других нет — на этих будете ездить, — сурово сказал Чумаков и приподнял брезент в кузове. — Тут инструмент, запчасти… кой-какие. Приступайте.

Петя Сапожников медлил.

— Старшина, — тихо сказал он, — я ленинградец, Три месяца дома не был. Что с родителями, не знаю. Тут недалеко. Отпустите на час.

Чумаков посмотрел на него исподлобья, хмыкнул:

— Если каждого по домам распустить, не автобат будет, а дезертирство.

Глаза Петра зажглись гневом.

— Вы тут в тылу околачиваетесь, — сказал он хрипло, срываясь, — а я на фронте… Я три месяца под огнем, с самой Луги…

Маленькие птичьи глаза Чумакова тоже зло сузились.

— То-то сюда добег, — коротко выдохнул он.

Они стояли друг против друга: маленький старшина с встопорщенными усами и высокий солдат, полный молодой горячности. Коля Барочкин поспешно втиснулся между ними, легонько рукой отстраняя Сапожникова.

— Тихо, шло. Всё, всё. — И с виноватой улыбкой обратился к Чумакову. — Он это так, сдуру. Все, товарищ помкомвзвода, есть, приступаем.

Город спал под привычное глухое эхо далекой артиллерийской дуэли. В затемненном Смольном, в кабинете генерала, шло совещание. Было тесно, собралось множество людей: военных и штатских, разных по возрасту, по званиям, по занятиям. Генерал говорил, стоя у карты:

— Единственная железная дорога, которая связывает сейчас Ленинград со страной, Вологда — Череповец — Тихвин выходит к восточному берегу Ладожского озера. А дальше… Военный Совет фронта просит нас решить вопрос о возможности организации автомобильной ледовой дороги через Ладогу. У нас было время, хотя и небольшое, обдумать это. Прошу высказываться.

Некоторое время все молчали. Потом встал немолодой узколицый военный: