Лабух

Я спросил: «Мы о чем говорим?..» — и Крабич вновь налил: «Тогда давайте пить. Разговор сам выплывет…»

Выпив, я не сдержался: «Феликса арестовали». И что я думаю про это, сказал…

Разговор дальше выплывал, пошатываясь… сам себя пропуская… стараясь забыться в пропусках, но в них и застревал…

— Да никто его не арестовывал! — кулаком по столу грохнул Крабич. — Сбросили с поезда — и пиздец!

— Как сбросили?.. — опешил Ростик. — Не бандиты же они…

— А вот так!.. — смахнул Крабич со стола пустую бутылку, которая в брызги о стену разлетелась — и Ростик голову в плечи втянул. — Потому что как раз бандиты! Они всех нас хотели бы или сбросить, или раком поставить! И трахать, как Ли — Ли!.. Или вы пиздоболы и не видите, кто во власти? Тогда пьем, про что говорить!..

С питьем говорить было про что…

Менять нужно власть!.. жизнь!.. все менять!.. Свободный мир, Европа рядом, а мы червяками ползаем!..

Смешивая одно с другим не по–французски, а по–русски, в количестве неизмеримом, мы договорились в конце концов до того, что, поскольку у меня пистолет, значит, есть возможность ликвидировать президента. Исполнить моральный долг интеллигенции, этой бляди, которая только треплется, воздух гоняет, а сделать что–нибудь — хрен!

Но кому стрелять?..

Ростик заявил, что он не против ликвидации, но против терроризма. Крабич принялся доказывать, что никакой тогда Ростик не жид, а только прикидывается, потому что жиды с жидовками всегда были отчаянными террористами. «Все — от Арона Зунделевича до Фани Каплан и Моше Даяна…» «Почему до Моше Даяна?..» «Потому что одноглазый!..» «Не по своей воле были! — настолько вдруг вскипел Ростик, что, казалось, из дыры в черепе пар повалил. — Нас унижали, загнали в зону оседлости, мы из погромов и измывательств вырывались, мстили!..» «Ага, и вырвались в революцию!..» «Не одни мы!..» «Не одни! Но из восьми делегатов, которые в Минске первый рээспидерский съезд наладили, пятеро жидов!..» «И что?..» «А то, что революцией жиды дедам моим, отцам и мне отомстили, а я при чем?!.» «А при том, — обалдевал от такой логики Ростик, — что у вас белорусский президент, а не жидовский! Вы с ним и разбирайтесь!..» «Какой он белорус, байстрюк цыганский!..» «Тогда пускай цыгане разбираются, а я из пистолета стрелять не умею!.. И не у меня он бабу увел!..»

«Сатисфакция! — просвистел Крабич. — Завидная судьба, если ты мужчина!..»

Как дальше не крути, стрелять выпадало мне. Ну, если уже про все остальное принципиально договорились… Я начал прикидывать, где и когда, и решил, что не откладывая: завтра утром возле резиденции.

Крабич Библию взялся искать — не нашел. Статут Великого княжества Литовского подсунул: «Клянись!..»

Для него — что Статут, что Библия…

Я поклялся. И сразу вспомнил, что там охрана — тоже ведь стрелять будет…

«Хоть помрешь человеком, засранец!» — налил по последней, потому как завтра такое дело, Крабич, и я вспомнил про Зиночку, которая умерла, и настолько Крабича возненавидел за засранца, что надумал — по справедливости — сначала его кончить, а потом уже и президента. Крабич согласился: «Давай! Мне вот где эта жизнь, если хочешь знать!.. Ну, где пистолет?.. Хрен у тебя, а не пистолет, только ветер гоняешь!..»

Ростик обессилено лег на раскладушку, он со своей головой, наверное, и помереть мог, но было не до Ростика: я побежал за пистолетом… Помню, что побежал, задыхаясь… «Ах ты гад, ах вы гады!..» Дальше все пропадало… я терялся где–то на Грушевке, отыскавшись в бывшей квартире жандарма Шалея. Недалеко, рядом…

Нет Ли — Ли — так найдется Лилия… Есть с кем в этой жизни встретиться, Феликс…

Эдак, чтобы себя не помнить, раньше я не напивался. Разве что однажды, еще студентом. Но тогда — три дня не евши, с голоду.

А теперь от чего?..

Не голодаю, старею.

Зачем? Чтобы засранцем помереть?

Не хочу…

Что еще может быть из того, чего не было?

Да ничего…

Пистолет лежал там, где я спрятал его.

Нашелся пистолет, Иван Егорович… И правильно вы придумали, Петр Зиновьевич, чтобы он нашелся…

Господи, а что с Ростиком? Крабич же проспит Ростика, если вдруг что–нибудь… если уже не проспал!

Времени спать не было, рассветало, я вызвал такси…

Крабич с Ростиком не спали, лежали зеленые… Один на раскладушке, второй на диване. Крабич читал, он всегда читал после пьянки — у него лошадиное здоровье.

— Как ты? — оторвался от книги Крабич. — Мы весь огород изгадили, свистело во все дыры.

Террористы засранные…

Я с ужасом представил себя в постели с Лилией, если б еще и такое… И что: дожить до того, чтоб еще и такое?..

— Съели что–то, — мучительно сказал Ростик.

— Водка русская, нарочно травят, — полистал Крабич книгу. — Ты думаешь, я не люблю русских?.. Я после пьянки только русских и люблю. Вот послушай… «Я знаю, смерть лишь некая граница, мне зрима смерть лишь в образе одном: последняя дописана страница, и свет погас над письменным столом». Мне, блин, не умереть так!.. — Книга полетела в угол. — Пистолет принес?

Пистолет оттягивал карман пиджака покойного Игоря Львовича, но не убивать же Крабича такого зеленого…

— Не нашел.