Лабиринты времени

– Два гостинца за неделю? – хмыкнул он. Стихи были наибанальнейшие, как будто из «Нивы», без чьичеринских перевёрнутых восклицательных знаков, запятых вразброс и порубленных на слоги слов. Содержание не вязалось с формой. – Знаете что, Домна Васильевна, вы этот пряник покрошите в пользу пролетариев царства животных и по углам рассыпьте.

Воспользовавшись затишьем, писатель затеял разговор с Марией Папер.

– Вы туфельки примерили бы или там ботики какие-нибудь, – стараясь быть деликатным, говорил Розанов. – Поверьте, люди злы, однажды прицепятся к вашим любимым калошам, высмеивать станут.

– Мне всё равно. Если только и запомнюсь миру калошами – пусть так.

Розанов хмыкнул и вернулся в своё кресло.

Тиняков устало потёр лоб и, всё ещё недовольный выговором, с вызовом произнёс:

– Василий Васильевич, всплывший в памяти эпизод заставил опять усомниться в вашей теории. Провожаю Карамышевых в Европу и говорю Зине: ежели долго не будете возвращаться, с горя поседею и отращу седую бороду лопатой. А она за лицо схватилась и – хлоп без чувств. Полицеймейстер потом сказал, что у трупа, который в чемодане, борода. То бишь я нечаянно напомнил Зине про убитого мужа. Если в чемодане бумага, с чего бы обморок приключился?

Розанов пожевал губами.

– Очевидно, что у барышни типа Зинаиды Карамышевой в мужьях был бы образованный мещанин средних лет. Откуда у него борода лопатой? Эспаньолка, разве что. Да вы седую бороду упомянули? Откуда седой взяться?… А полицеймейстер ваш хитроумен, аки Улисс. Мимоходом применил этот случай на пользу своей версии.

– Тогда чего Зина испугалась?

– Этот вопрос стоит обдумать. И прошу вас впредь сразу рассказывать подобные детали.

– Куда вы?

– Надо проверить эту ниточку. И по всей видимости, – тут Василий Васильевич обвёл взглядом выбритые лица друзей, – из нас только я могу это сделать.

* * *

– Обошёл десяток брадобреев, – выдохнул Розанов, опускаясь в кресло. – У одного контур подправил, у другого навощил, там – баками отделался; чего только выдумать не пришлось. Чуть без бородки не остался. Между прочим, это встало мне в кругленькую сумму: два пятьдесят, не считая трат на трамвай. Почему вы, Коля, не отпустили заранее бороду? Проделали бы эту механическую работу.

– И что же вы узнали? – нетерпеливо спросил Тиняков.

– Четыре года тому у брадобрея на Фонарной бывал некий Разорёнов – видный бородач, держатель овощной лавочки. Тем ещё мастеру запомнился, что всё время Пушкина по памяти читал. Потом слух прошёл, будто топорами его зарубили, прямо у себя в дому. Подождите-подождите…

Наклонившись под стол, Розанов что-то рассматривал, а потом вздёрнул за хвост крысиную тушку.

– Василий Васильевич, вы же обещали!.. – со слезами в голосе вскричал поэт.

– Неудобно получилось, – кашлянул писатель. – Прикормить хотел, выдрессировать. Знаю ведь, как вы, Боря, любите животных. А пряник оказался отравленным. Вероятно, Зинаида Карамышева постаралась…

Боря зарыдал над бездыханным зверьком.

– Она умела танцевать!..

– Эта крыса не из того племени, что гремели посудой в моей прежней гостинице, – успокаивал его меньшевик.

– Василий Васильевич мог бы её выдрессировать!

– Это ленивая крыса, попутчик мещанства, – сказал Вольский. – А Василий Васильевич больше по людям специализируется.

– Очевидно, Карамышевы следят за нами, – размышлял вслух писатель. – Вызнали у слуг про чьичеринский пряник, но не имели представления о том, какие стихи следует помещать на глазурь. Тем не менее стали действовать. Смело, н-да. Или нервно.

– Оперативно действуют Карамышевы, – заметил Василий Васильевич и задумался.

– «Зинаида Карамышева» – долго произносить, – заметил Вольский. – Может сократим до «зэ-ка»?

– Не нужно, – подумав, ответил Розанов. – Как-то нехорошо звучит. Будем уважительны к врагам. Хотя бы в вопросе имён.

Тиняков опять не отводил глаз от Марии Папер.

– Знаете, я всю минувшую ночь о вас думал, – ласкательно сообщил Розанов. – И вот нынче хочу призвать вас…

Тиняков опустил глаза:

– Должен повиниться перед вами.

– За что же? – спросил Василий Васильевич, с некоторым беспокойством оглянувшись на лежащую на столе табакерку.

– Вчера в своём клоповнике забрался на лежанку и заснуть не могу – в ухе звенит, да так пронзительно! Значит, вспоминает кто-то, сволочь такая. И уж как стал я костерить его на все лады! Так цельную ночь: он – вспоминает, терзая мне ухо, а его на чём свет стоит… Должно быть, все печёнки ему съел. А это вы, оказывается, обо мне думу думали, заботой окружая. Кабы знать!.. Поверьте, если б знал, я никогда… Ни единым дурным словом!..

Душеспасительной беседы не вышло, и писатель откинулся в кресле, избрав иное развлечение – сигаретку.

Помолчав немного, он спросил:

– Мария Яковлевна, когда закончите «Весь Петербург», что станете делать?

– Вернусь в Москву и куплю тамошнюю адресную книгу. А может целиком отдамся журналу.

– Журналу?…

– Я выпускаю журнал. Прогрессивного направления. За право женщины на любовь и свободное развитие собственной личности. Называется – «Женское дело».

– И с кем же вы сейчас воюете?