Лабиринты времени

– Да как же так, – совсем растерялся Тиняков. – Это… Наверное, ослаб! Мне сам полицеймейстер сказал… В кабинете усадил рядом, очень сочувствовал. Чаем отпаивал.

– Вареньица не предложил? – захихикал Розанов. – А как, по-вашему, полицейское начальство должно было с вами обращаться? Отвадили от Зинаиды Карамышевой, приписав ей жестокое убийство. Иначе вы разыскивали бы возлюбленную, под ногами у полиции путаясь. А то, чего доброго, нашли бы беглецов…

– А что же тогда лежало в чемодане, коли не труп?

– На сокровище тоже не похоже. Сокровища – они тяжёлые…

Розанов задумался на мгновение. Живые его глазки метнулись к нагруженному чемодану.

– А вот то же, чем мы рундук Николая Владиславовича загрузили, – сказал он с улыбкой.

– Бумага?

– Вряд ли прокламации, грош им цена. Да и зачем бы за Карамышевыми стали так гоняться? Полицейские прокламаций, что ли, не видали? Не-е-ет, там были документы, и какие-то фатально опасные.

– Чиста!.. – воскликнул, сверкнув глазами, проклятый поэт. Лицо его приняло победительное выражение. – Я верил, упорствовал: Зина не способна на душегубство!

– Э-э-э, нет, тут дело фантастическое, страшное. Чую покушение на основы российской государственности! А вы-то ещё чаете воссоединения с возлюбленной? Сразу согласились со мной насчёт чемодана. Ха-ха.

– Я в вашем кабинете полчаса, а вы уже сдвинули дело с мёртвой точки!.. – восхищённо, будто не слыша писателя, сказал Тиняков. Но сейчас же покосился на Папер и сник.

– Я пойду, – пискнула поэтка, вытягивая из чемодана свой путеводитель.

– Да погодите же вы! Что с вами, Александр Иванович?

Тиняков отвечал отрывисто:

– Так, глупости. Показалось. И говорить не стоит.

– Нет уж, поведайте. Да не стесняйтесь! Мы в уголок отойдём, и вы мне на ушко…

– Право слово, не нужно. Мне ли, проклятому поэту, признаваться в слабости. – Всё же Тиняков наклонился к Василию Васильевичу: – В облике поэтки разглядел милые черты Зины Карамышевой.

– Так может это… Может, надобно… – Розанов метнул через плечо взгляд на гостью и стал сжимать и разжимать перед собой кулачки.

– Что вы! – замахал руками Тиняков. – Поэтка не Зина Карамышева. Тут не более чем отдалённое и случайное сходство. Забудьте! Забудьте!

– Нет-нет, обождите, – писатель обернулся к гостье: – У вас, Мария Яковлевна, имеются сёстры?

– Я одна в целом свете, – пискнула Папер и стиснула ручками свой бланк-нот. – «Я много томилась, я долгие лета…»

– Может быть, двоюродные, троюродные? – перебил Василий Васильевич.

– Никого. «…не знала простора для вольной души».

– Так. Так, – Розанов задумался. – А дядья либо тётки у вас есть?

– Действительно, у папеньки была сестра, Мария, – смутилась Папер.

Розанов насторожился:

– Что сталось с вашей омонимичной тёткой?

– Ушла из семьи ещё до моего рождения. Я никогда её не видела.

– Вам известно, что она такое?

– У нас в семье не скрывали, что она – революционерка. Пробыла недолго на каторге, а освободившись, порвала с политикой, уехала в провинцию и затерялась там.

– Омонимичная тётка могла родить дочь, – медленно сказал Василий Васильевич. – Вот что, мы отыщем вашу, Мария Яковлевна, кузину!

* * *

По адресу Подольская, 17 Мария Папер идти категорически отказывалась.

– То есть вы хотите сказать, что до сих пор не навестили собственного батюшку, не прочли ему стихов?

Девушка отвернулась.

– Наверное, оставил вас с матерью, – участливо предположил Розанов.

– Мой отец – крайне безнравственный человек! – вспыхнула поэтка. – Он ушёл с цыганами и промотал всё своё состояние. Он настолько испорчен, что сумел промотать даже казну табора! Цыгане откочевали на заре, оставив его, спящего, посреди лужайки и даже не вытащили из-под него коврик. Опасайтесь его!

– Вам, Боря, не впервой менять личину, – сказал писатель. – Отправляйтесь с Александром Иванычем к батюшке поэтки. Разузнайте у Якова Львовича насчёт сестры-революционерки и племянницы.

– А вы чем займётесь, Василий Васильевич? – уважительно поинтересовался Тиняков.

– Обдумаю философские вопросы, задаваемые ктеическими глубинами.

Пожав плечами, Тиняков покинул кабинет, уведя под локоток Борю. Толстяку не терпелось найти след Зинаиды Карамышевой.

– У меня припасены сценические наряды для вечера стихов, – залопотал Бугаев. – Ни разу надеть не успел.

Пакет обнаружил в себе короткую куртку для игры в гарпастум, сшитые из мешковины широченные штаны и странную скуфейку с длинным картонным козырьком, украшенным тяжёлой бахромой, ради обладания которой Боря очевидно обездолил портьеру. Шею по замыслу Бугаева полагалась отягчить собачьей цепью, опылённой золотой краской. Опорки Боря милостиво разрешил Тинякову оставить на ногах.

Второй комплект костюма Боря нацепил на себя.

– Намеревались с Сашей Блоком дуэтом выступить, но жизнь нас развела, – сказал он.

Посмотрев на себя в зеркало, Тиняков оглянулся на Борю:

– Вы с ума сошли? Впрочем, странно задавать такой вопрос…