Лабиринты времени

– Вы просто не знаете современного алфавита жестов, – заспорил Тиняков. – А вот Зина поняла бы всё.

Старичок хотел закрыть дверь, но передумал:

– Вы ведь на моторе? Я услыхал хлопы и пыхи незадолго до вашего появленья. Я как верный сын матери-природы испытываю ностальгию по диким пейзажам, – признался Яков Львович. – А выбраться из города трудно, в мои-то годы. Прокатимся!..

– Вы нам зададите направление к обиталищу Зинаиды Карамышевой? – обрадовался Боря.

– Что?… Да, да. Экий у вас «мотор» расхлябанный, – заметил старикашка несколько позже. – Жандармы рессору прострелили?

– Сами испортили, чтоб ежели городовые привяжутся, говорить, будто едем на ремонт. Главное – не проезжать мимо одного стражника дважды. Суть нашей маскировки: бросаться в глаза, не вызывая тем самым подозрений.

– Милейший старец, – тихо заметил Боря. – Непостижимо, отчего Папер приписала своему отцу лабильность в вопросах морали.

– Теперь для банды в самый раз, – мрачно изрёк Тиняков.

«Мотор» мчался за город. Тиняков то и дело дёргал рычаг, закачивая в карбюратор увеличенную порцию бензина, – после стольких лет не терпелось увидать Зинаиду Карамышеву.

Тряска оживила Якова Львовича.

– Знакомые движения вверх-вниз, – радостно прошамкал он. – Не могу однако вспомнить, чем таким они являются. Что-то чрезвычайно важное… Здесь поверните! Да-да, в ту аллейку.

За деревьями открылась поляна, по которой между фургонами и палатками бесцельно бродили пёстро одетые люди. Тиняков ударил по педали тормоза и «мотор» подбросил пассажиров в последний раз.

– Эй, ромалы! – завизжал старичок, на нетвёрдых ногах выбираясь из кузова.

* * *

«Сенсация: два мавра отпустили на волю учёного медведя».

Василий Васильевич отложил газету и обвёл представших пред его очами героев заметки. Пришла и Мария Папер, очевидно интересуясь делами отца.

– Конечно, вы ничего не достигли. Яков Львович ни за что не познакомит вас со своей преступной племянницей. Так и было мною задумано. Безумствами вы привлекли внимание Карамышевых. Теперь они проявят себя.

Вольский наклонился к писателю:

– Василий Васильевич, вы не находите, что ваше умозаключение насчёт преступной кузины слишком натянуто?

– Я бы согласился с вами, Коля, но посмотрите на лицо Александра Ивановича. Он взаправду узнал родственницу своей возлюбленной. По сю пору восторженно глядит на поэтку.

Меньшевик с сомнением покачал головой, а барышня густо покраснела.

– Худо не то, что ваша миссия не дала результата, – продолжал Розанов. – Зачем было бражничать в злачной компании?

– Василий Васильевич, – вскричал Бугаев, – мы с вами знакомы четыре, кажется, года, и всё это время вы меня ругаете!

– Но ведь это же правда, Боринька, что про вас нельзя сказать ничего хорошего! А вы, Александр Иваныч!..

– Не смешите мои опорки! – захохотал проклятый поэт. – Разве мы бражничали? Вот я как-то в беспамятстве забрался на спину коня, что на Триумфальной арке, с бутылкой, читал стихи, конечно же. Э-э-х! Последний пятак на прилавок! Гуляй, не кручинься душа!.. – проскрежетал Тиняков.

– Нежный поэт упоительно пиан! – пискнула Папер.

– Сие справедливо! – гаркнул Тиняков, манерным жестом откидывая длинные сальные волосы со лба.

Розанов фыркнул.

– Не обижайте Тинякова, его надо жалеть, – кротко сказала поэтка.

– Надо, но не хочется, – энергично ответил Розанов и продолжил увещевать проклятого поэта: – Смотрите, на панели закончите, нищим. Будете копейки выклянчивать. Картонку на грудь повесите. «Подайте бывшему стихотворцу». Стыдно!

Тиняков угрюмо отозвался:

– Вы сами смотрите, как бы на склоне лет не пришлось на бульварах окурки собирать.

– Ну, дай Бог, ничего дурного с нами не случится, – улыбнулся Василий Васильевич. – А вы – злюка. Давайте мириться!

– Ладно. Признаю: выпил не вовремя. Хорошо, без потерь обошлось.

Розанов посоветовал:

– Вы лучше портмоне проверьте.

– Во-первых, мой лопатник прицеплен к куртке, и во-вторых, пуст, – вяло отвечал проклятый поэт. – А в третьих, внутри него предусмотрена ловушка.

– Какая ловушка?

– Узнать это можно единственным способом. Не советую.

– Ну бросьте!.. Покажите! – пристал Вольский.

– Всё дело в силе пружины.

Тиняков вынул из портмоне крохотную мышебойку. Механизм был спущен. Боёк прижимал к эшафотику чей-то широкий заскорузлый ноготь с чёрной каймой.

– Ну надо же!.. – ахнул проклятый поэт. – Когда и кто успел?

Дверь в кабинет приоткрылась:

– Вам опять съедобную поэзу прислали, – доложила экономка. – Прикажете иждивенцу отдать? Ах, вы здесь, Николай Владиславович?

– Зачем вы с ней лимонничаете? – злым шёпотом сказал Вольский. – Думаете, раз клистир вам ставит, то непременно влюблена в вас?

– Домна Васильевна ещё массажирует больной живот. Кроме того, подаёт салфетки. И вообще, не понимаю, зачем вы это говорите, Коля. Давайте помолчим.

– Вы же сами, Василий Васильевич, вечно желали интимничать, – отозвался меньшевик, но Розанов уже разглядывал пряник.