Лабиринт Ванзарова

Лебедев прижал к груди фотоаппарат, как любимое дитя. Которого у него не было. Вероятно, не было. Точно неизвестно.

– Как только закончу тут…

– Нельзя откладывать. Нужно срочно. Возможно, на снимках убийца.

Отказать было нельзя. Лебедев обещал, что не пройдет пары часов, как фотографии будут готовы.

Как только ураган криминалистики унесся, в номере стало тихо. Отделавшись от слишком любопытного друга, Ванзаров остался с трупом под покрывалом и своими мыслями. Стараясь лишний раз не смотреть на белый объект, он обошел гостиную.

Предметы гостиничного номера не трогали.

В спальне оказалась застеленная кровать, которой еще не пользовались. В шкафу на плечиках висели четыре модных костюма, на полках разложены дюжина свежих сорочек, галстуки и нижнее белье. В дорожной шкатулке хранилась парочка золотых заколок и три пары запонок. Место для четвертой пустовало. Модный спирит жил на широкую ногу, мог позволить себе недешевый гардероб. Вещи несли следы аккуратной заботы.

В кабинете, куда напоследок заглянул Ванзаров, царил порядок, не нарушенный постояльцем. Только на письменном столе чернильная ручка лежала на листе бумаги, разрезанном напополам.

Вернувшись в гостиную, Ванзаров подошел к вешалке и проверил карманы легкого пальто, в каком не погуляешь по Петербургу в декабре. Нашелся чистый платок, портмоне, набитое новенькими четвертными купюрами[37], и билет на поезд из Варшавы. Фетровая шляпа была модная, но бесполезная в морозы.

Оставалось сделать необходимое. Иначе из соседних номеров начнутся жалобы. Ванзаров отдернул шторы. Из окна виднелся Исаакиевский собор в блеске заснеженного купола. Он открыл форточку. В духоту ворвался морозный воздух и колокольный благовест.

Подойдя к двери, Ванзаров напоследок оглянулся. Под вешалкой что-то блеснуло. Нагнувшись, он поднял массивный перстень фальшивого золота. Печатки с гербом или камешка не было. Зато из дужки кольца торчало тонкое лезвие. Острое, как бритва. Предмет редкий, воровской. Ванзаров знал его по полицейским фотографиям, но в руках держал впервые. Инструмент карманников, что орудуют в конках и поездах. С виду обычный перстенек, но если нажать в нужном месте, выскакивает лезвие. Ловко карман разрезать или сумочку. И опасное оружие: в пустой руке вдруг ножик появляется. Кто напросится – лицо изуродовать.

Электрический свет погас. В полутьме казалось, что под белой простыней скрывается памятник, ожидающий открытия и толпу публики.

48

Никольский пустовал. Торговцы праздновали по квартирам, народ воровской спускал по трактирам нажитое нечестивым трудом. Даже Митька с Петькой убрались в тепло, раз в их услугах воровской старшина не нуждался. Обух так и сидел в одиночестве. Замерзая до бесчувствия. Только мысли жгли жаром. Жгли без всякого толку. Не мог он придумать, как отомстить за нанесенную обиду. Чтобы отыграться, Филюшка должен стоять перед ним с повязанными руками. И без ножа. Ворам законы благородного поединка не указ. Никто не осудит, если беспомощного врага на куски будет рвать. Пуще прежнего уважать станут, то есть бояться. Жалость воровскому старшине не положена. Будет Филюшка умирать долго и страшно. Молить будет о смерти. Одна незадача: как его найти?

Обух был уверен, что Филя невдалеке, тут где-то он, в Казанской части обитает или поблизости. Но поди найди его. Не станешь бегать по улицам, прохожих высматривать. Обух прикинул: а если пустить на розыски воровскую хевру? Примутся рыскать волчьей стаей по домам и закоулкам. В отличие от сыска, ворам отказа не будет. Народ простой: извозчики, дворники, кухарки, горничные, прислуга лихих ребят за своих почитает, запираться не станут, все выложат. Глаза народа на каждом углу, заметят, не упустят, попадется как миленький.

Мысль понравилась. Обух прикинул, как кликнет сход и огласит: Филя похитил Корпия, хочет над ним расправу учинить. Не за его порезанную щеку мстить, за дело справедливое надо расстараться. Такой поход воры одобрят: Корпия каждый знает, уважают блаженного. Даже награды не потребуют. Только к делу надо с умом и осторожностью подходить: взять Филю с наскока не получится. Одному нечего пытаться, двоих раскидает, как щенков. Надо вчетвером, а то и впятером его крутить. Самых сильных отправить. Да и то не все уцелеют. Он зверь матерый. Взять-то его возьмут, да только прежде найти бы. А там, может, и Корпий сыщется. Филя сам доложит, куда его спрятал. Язык ему развяжут, никаких сомнений.

Обух вдруг подумал, что в доброй задумке есть неувязка: Филю никто не видел. Являлся считаные разы, да и то лицо шарфом заматывал. Фотографии не имеется. Воры – не филеры, по описанию не найдут. Да и как его опишешь, Обух такой науке не обучен. Филя – человек невзрачный, обычный, средний. Разве кепка приметная, да мало ли у кого такая. Поразмыслив, он убедился, что натравить воровскую стаю не вый-дет. Толку не будет, только дров наломают. Хоть сам отправляйся. Беспомощным воровской старшина редко оказывался. Вернее – никогда. А тут ничего поделать не может. Обозлившись, пихнул стул в снег и пошел к себе в конторку.