Лабиринт призраков

– Это уже позднее. В начале тридцатых годов Давиду Мартину, пожинавшему плоды своих галлюцинаций и странного союза с мелким бесом, пришлось бежать со всех ног, когда полиция обвинила его в совершении ряда ужасных преступлений, которые так до конца и не расследовали. Похоже, ему чудом удалось удрать из страны. Но представьте, насколько нужно быть безумным, если в голову не пришло ничего лучше, кроме как вернуться в Испанию во время войны. Мартина задержали в Пуигсерде, неподалеку от пиренейской границы, и в результате он очутился в Монтжуике. Как многие другие. В том числе и Маташ. Там они встретились вновь после нескольких лет разлуки… Печальный финал, что и говорить.

– Вам известно, почему Мартин вернулся? Хоть он и был не в себе, наверняка осознавал, что в Барселоне его рано или поздно схватят.

Вилахуана сделал неопределенный жест.

– Почему мы совершаем самые большие глупости в жизни?

– Ради любви, денег, от отчаяния…

– Вы романтик в глубине душе, я это уже понял.

– Значит, ради любви?

– Трудно сказать. Я не знаю, что еще он надеялся найти в стране, где одна половина граждан убивает другую во имя цветных тряпок…

– То есть Исабелла?

– Эту часть головоломки я пока не решил.

– Речь о той Исабелле, которая потом вышла замуж за букиниста Семпере?

Вилахуана с удивлением поглядел на собеседницу:

– Как вы узнали?

– У меня есть собственные источники информации.

– Вам было бы неплохо поделиться ими со мной.

– Сразу, как только это станет возможным. Обещаю. Следовательно, это она?

– Да. Исабелле Хисперт, дочери владельцев бакалейного магазина «Хисперт», который до сих пор находится за церковью Санта-Мария-дель-Мар, было суждено сделаться Исабеллой де Семпере.

– Вы предполагаете, что Исабелла любила Давида Мартина?

– Напоминаю, что она вышла замуж за книготорговца Семпере, а не за Мартина.

– Это ничего не доказывает, – возразила Алисия.

– Наверное, нет.

– Вы ее знали? Исабеллу?

Вилахуана кивнул:

– Я присутствовал на свадьбе.

– Вам она показалась счастливой?

– Все невесты обычно счастливы в день свадьбы.

На сей раз с ехидством улыбнулась Алисия:

– А она?

Журналист отвел взгляд:

– Я разговаривал с ней один или два раза.

– Однако она произвела на вас впечатление.

– Да. Исабелла производила впечатление.

– И что?

– По-моему, она была одной из тех редких персон, которые делают этот чертов мир более или менее сносным.

– Вы ходили на похороны?

Вилахуана кивнул.

– Это правда, что она умерла от холеры?

– Так говорили.

– Но вы не верите официальной версии?

Вилахуана покачал головой.

– Почему бы вам не рассказать мне историю до конца?

– Признаться, она очень грустная, и мне хотелось бы забыть ее.

– И потому вы уже много лет пишете о ней книгу? Причем отдаете себе отчет, что никогда не сможете опубликовать ее, по крайней мере в этой стране.

Вилахуана печально улыбнулся:

– Знаете, что сказал мне Давид Мартин во время нашей последней встречи? Это случилось в тот вечер, когда мы втроем – Маташ, он и я – слегка перебрали в «Ксампаниет», отмечая завершение Виктором первого романа «Лабиринта». Я не помню, каким образом возникла в разговоре извечная тема о писателях и алкоголе. Мартин, обладавший способностью выпить бочку вина и сохранить ясность мыслей, сказал одну фразу, которая врезалась мне в память. «Он пьет, чтобы вспомнить, и пишет, чтобы забыть».

– Может, он был не настолько безумен, как казалось?

Вилахуана молча кивнул. Его лицо омрачили воспоминания.

– Расскажите мне тогда, о чем вы так давно пытаетесь забыть, – попросила Алисия.

– Не говорите после, что я вас не предупреждал.

Фельетон, исполненный горькой иронии, написанный Виктором Маташем в 1933 году и навеянный, вероятно, несчастной судьбой его друга и собрата по перу Давида Мартина, начинался словами: «Не нужно быть Гете, чтобы понимать: рано или поздно каждый, кто заслужил право называться писателем, встречает своего Мефистофеля. Люди с добрым сердцем, если таковые еще остались, отдают ему в залог свою душу. Остальные продают чужую – души доверчивых, подвернувшихся им по пути».

Виктор Маташ, в поте лица заслуживший право называться писателем, повстречал своего Мефистофеля осенью 1937 года.

Если и раньше, чтобы жить литературным трудом, приходилось проявлять чудеса изворотливости, то с началом войны ненадежная издательская машина, до тех пор обеспечивавшая Маташа работой и средствами к существованию, окончательно дала сбой. Он продолжал писать и публиковаться, но на главенствующих позициях, потеснив другие жанры, прочно утвердилась пропаганда – памфлеты и панегирики на заказ во славу великих целей, пропитанных шумом сражений и кровью. В считаные месяцы Маташ, подобно многим, лишился возможности зарабатывать на жизнь и был вынужден полагаться на чужую благотворительность и удачу, которая, как обычно, не баловала.