Лабиринт Принца Пустоты

– Кай, я не лишу вас права решать, если речь не идёт о самоубийственной войне. Это тебя устроит?

Кай долго молчит. Так долго, что мне уже начинает казаться, что он больше не заговорит со мной никогда.

– Тебе я верю, – произносит он. – Но когда ты дотронешься до Источника, собой ты уже не будешь».

*

«Мы отправляемся.

Странная из нас получилась команда. Путешественники, бредущие к безвоздушному пику ради спасения мира.

Я иду, чтобы остановить войну. Ама следует своей мечте о приключении. Теперь, когда нам снятся общие сны, я не могу оставить её дома. Если мне суждено отправиться к Источнику, суждено и ей.

И То-Нино. Наёмник, но он выбирался из таких передряг, которые и представить невозможно. Пустошь, океанский разлом, радиоактивные гробницы. Если брать с собой подстраховку, кто подойдёт лучше охотника за сокровищами?

Я запретил Каю отправляться с нами. Пусть он и ненамного младше Амы, но я отвечаю за его жизнь. Он должен остаться.

Я знаю, что он в ярости. И знаю, что он меня простит.

Сеть задыхается от призывов к насилию. Мы отправляемся завтра. Уже сегодня.

Встаёт солнце».

*

В висках у Таиссы ломило всё сильнее, но сквозь головную боль и заложенные уши она не могла не изумиться сходству между содержанием дневника и собственным походом к Храму. Наёмник Харон, команда, собранная из Светлых и Тёмных…

Единственный Светлый в её собственной экспедиции, Дир, не желал величия. Автор дневника тоже не желал становиться Великим Светлым.

– Но всё же стал им, – проронила Таисса.

Её Источник не мог сделать никого Великим: предок Таиссы забрал всё, что мог забрать. Но если бы это было возможно, какого Великого увидел бы мир?

Даже её отец чуть не сошёл с ума вблизи от подземелий Храма. Даже он.

Но Таисса по-прежнему не могла видеть в Великих абсолютное зло. Лишь обречённое и очень грустное одиночество.

*

«– Что будет дальше?

– Что?

– Ты станешь Великим, остановишь войну, а что дальше? – терпеливо повторяет Ама. – Что ты будешь делать?

Такой простой вопрос, а я не знаю, что ей ответить. Точнее, ответ у меня есть, но любой ответ действует лишь сегодня. Настаёт завтра, и всё меняется.

– Жить очень тихо, – говорю я наконец. – Лучше, если все будут считать, что я умер.

– А если всё повторится снова?

Хочется отшутиться, но под её взглядом лёгкое «Значит, мне придётся воскреснуть» тает в тишине.

– Ты будешь рядом. Вместе мы что-нибудь придумаем.

Она долго молчит.

– Я хочу быть с тобой рядом, – наконец говорит она. – Но знаешь что?

– Что?

– Я боюсь, – просто говорит она. – Ты удержишься от всевластия, я знаю. Но я точно не удержусь. Я обязательно что-нибудь у тебя попрошу. А потом снова. И снова. И тогда…

Она не договаривает фразу, но этого и не нужно.

– Я не хочу тебя бросать, – завершает Ама. – Но я так не смогу».

*

«Мы почти на месте.

Трудно дышать. Я всё явственнее представляю, как дневник падает и остаётся лежать, забытый во льдах.