Лабиринт Химеры

Трупп улыбался ему с сожалением.

— Ой! — закричал кто-то над ухом.

Ванзаров прижимал к столешнице чью-то руку в мертвом захвате.

— Отпустите, больно!

Чиновник сыска Кунцевич, некрупный, но жилистый, распластался, как будто тянулся достать что-то, но так и не дотянулся.

— Пощады! Ай!

Ванзаров ослабил пальцы. Растирая вывихнутую руку, Кунцевич согнулся и постанывал.

— Благодарю, Родион Георгиевич, с возвращением… — кое-как пробормотал он.

— Что случилось? — У Ванзарова перед глазами еще кружили остатки дремоты, он слепо оглядывался и моргал. Вокруг стояли незыблемые стены приемной сыска.

— Зашел вас разбудить. Спасибо, что хоть руку не сломали.

— Простите, Мечислав Николаевич, так глупо…

— Ну, у вас и реакция, как у змея. — Мышцы Кунцевича еще жаловались, но он уже улыбался. — Только за плечо ведь тронул…

— Мне очень стыдно.

— Да уж, буду знать и другим скажу: не будите спящего Ванзарова…

— Сгорю со стыда. Который час?

— Восемь. Из Павловска телефонировали, просят вас срочно прибыть.

Вскочив, Ванзаров второпях никак не мог попасть в рукав сюртука.

— Кого убили?

— Не могу знать, просили вас быть, как разыщут. Я заглянул, а вы тут как тут, спите. Ну, я и…

Суетливые сборы вдруг оборвались, Ванзаров принялся обыскивать свои карманы.

— Мечислав Николаевич, мне крайне неудобно, но не могли бы одолжить рублей пять, на дорогу…

— Внизу ждет полицейская пролетка, участок расщедрился, — сказал Кунцевич, протягивая больной рукой красную ассигнацию. — Презент, так сказать, к вашему возвращению.

Если бы не спешка, Ванзаров совсем сгорел бы от стыда. А так — всего лишь спасся бегством, не забыв крикнуть, чтобы вызвали Лебедева.

24. На пепелище

Весенний воздух был отравлен вонью залитых головешек. Вода обильно покрывала двор, последние дымки еще стелились. Но запах стоял плотно. Сыровяткин смотрел на все происходящее и не верил своим глазам.

Обгоревший флигель с большим пятном пепла, как следом пролетевшего дракона, пожарная бочка среди огромной лужи, пожарные, довольные и веселые, отдыхающие от трудов, редкие больные, изгнанные на улицу и завернутые в одеяла, напоминающие личинки бабочек. Все, вместе взятое, под ярко-голубым небом, залитое праздничным солнцем, казалось полицмейстеру дурным сном, от которого он не может проснуться. Еще Константина Семеновича раздражал его друг брандмейстер, который лез с мудрыми замечаниями и громогласно сообщал, что, если бы не его бдительность, от больницы остались бы одни головешки.

Но впереди Сыровяткина ждала куда худшая пытка. Вестник ее приближался во весь опор.

Не дожидаясь, когда пролетка остановится, Ванзаров спрыгнул на ходу и подбежал.

— Кто? — последовал требовательный вопрос вместо приветствия.

Сыровяткин печально приставил ладонь к фуражке.

— Рад видеть, Родион Георгиевич, — в голосе полицмейстера не нашлось и нотки радости.

— Я спросил: кто новая жертва?

— Как видите… — ему указали на пострадавшее здание. — Наша бедная больница, только в прошлом году покрасили.

— Сыровяткин, или проспитесь, или отвечайте на вопросы: что случилось?

— Пожар, как видите…

Как нельзя кстати, объявился Булаковский. Ему нужен был свежий зритель, еще не знавший о его подвиге. Ванзаров показался брандмейстеру как раз подходящей кандидатурой.

— Только вообразите себе — натуральный поджог! — начал он торжественно и величаво. — Делаю, как полагается, ночной обход и вдруг вижу…

— Петр Парфенович, не могли бы вы… — начал Сыровяткин, желая отправить пожарного гореть в аду. Но ему не дали. Ванзаров изъявил желание выслушать свидетеля.

Булаковскому только это было и надо. Распушив перья, он стал подробно излагать, как среди ночи увидел фигуру, которая бросила в окно горящий факел, и…

— Бросавшего опознать сможете? — оборвал доклад Ванзаров.

От такой чести Булаковский решительно отказался: вот еще глупости, как в темноте можно кого-то узнать.

— Это был мужчина или женщина?

Вопрос оказался столь дурацким, что брандмейстер и ответить сразу не мог, запутался в междометиях и все-таки пришел к выводу, что это был мужчина.

— Рост? Приметы?

Ничего подобного Булаковский сообщить не мог.

— Что за предмет был брошен в окно?

И на это ничего определенного пожарный ответить не мог. С мстительным удовольствием Сыровяткин наблюдал, как блестящая спесь слетела с его друга, уступив место растерянности.

— Позвольте, а вы вообще кто такой? — наконец недовольный Булаковский бросил вызов Ванзарову. Узнав, кто перед ним, брандмейстер одернул пожарный китель, оправил ремень и, встав по стойке смирно, доложил, что готов дать любые показания. Только они уже не требовались. Потеряв всякий интерес, Ванзаров обратился к Сыровяткину:

— Константин Семенович, тело жертвы, надеюсь, не трогали?

— А зачем его трогать? — удивился полицмейстер. — Лежит себе, где оставили. Только водой залили.

— Хотите сказать, что подожгли морг с тем самым телом? — Ванзаров не стал вслух называть фамилию балерины.

— Так точно, мало над ней измывались, так еще и сжечь хотели.

Ванзаров не скрывал разочарования и укоризны:

— Я же просил держать язык за зубами…