Лабиринт для Минотавра

Червоточин остановился. Сейчас он стоял спиной к вошедшему, но у Корнелия вновь возникло ощущение, что ученый очень даже хорошо видит Брута, более того – пристально вглядывается. Спина напряглась, взбугрились мышцы под тонкой материей простыни, опять же – как-то неправильно, чересчур, но тут и Ариадна, почувствовав некую несообразность, тихо сказала:

– Он сзади, дорогой. Повернись, если тебе не трудно.

Однако Червоточин не повернулся, а по-прежнему двигался вокруг диагностической койки и остановился там, где его глаза, имейся они у него, должны были узреть Брута. Тот стоял прямо, словно одеревенев. Бледное лицо, обескровленные губы.

– И ты, значит, Брут, – удивительно ласково произнес Червоточин. – А повернись-ка, сынку, дай взглянуть на себя со всех сторон! Как быстро растут отпрыски, Корнелий, вы даже себе не представляете! – Корнелий сдержался, ничего не сказал. Обращение к его персоне являлось фигурой речи. – Водишься с ними, воспитываешь, бьешь по рукам, когда они тянутся поднять с пола каку, не в наказание, а исключительно блага ради, поешь колыбельные, помогаешь решать задачки… да, задачки… – Червоточин умолк.

– Да, – сказал Брут. – Это я. Я не собираюсь отпираться.

– Ну, еще бы! Сам великий Брут утер нос какому-то там Червоточину! Ткнул, как котенка в лужу. Ткнул ведь? Ткнул!

– О чем вообще идет речь? – Ариадна. – Кто-нибудь объяснит по-человечески?

– По-человечески? – переспросил Брут. Провел ладонью по выбритому до блеска черепу. – Только и могу все объяснить по-человечески. Дело в том, что изменил… нет, точнее сказать – внес коррективу в опыт по бурению тонкой структуры вакуума. Внес, ни с кем не согласовав. Это, конечно, неправильно. Но больше не мог смотреть, как продолжаем биться, словно мухи о стекло. Биться из-за того, что Червоточин, возомнил себя единственным, кто хоть что-то понимает в теории сингулярностей… Да, пошел на нарушение процедуры, но лишь потому… другого пути не было! Не хотел закончить жизнь так, как Цезарь!

– Как Цезарь? – спросил Корнелий. – А что с ним случилось?

– Это было до вас, – отмахнулся Червоточин. – Еще один умник, решивший поставить под угрозу жизнь товарищей во имя жалких амбиций. Не имеет значения!

– Он исчез, – сказал Брут. – При неизвестных обстоятельствах.

5. Исчезновение

– Халатность при соблюдении норм безопасности – преступление, – ледяным голосом произнес Червоточин. – Никаких сраных обстоятельств. Только преступная самонадеянность на авось и собственную гениальность. Знаете, Брут, скольких я повидал на своем веку? Только и мечтающих свергнуть с пьедестала учителя, наставника, которых, кстати, сами туда и вознесли! Это, наверное, у вас в крови? Восхищаться, возвеличивать, поклоняться, чтобы затем – петлю на шею и в грязь! В грязь! – Оттопырив большой палец Червоточин ткнул им вниз. – Из-за вашей безалаберности я вечность блуждал в лабиринте чисел, проголодавшись словно Минотавр! Вы представляете, Брут, сколько длится вечность? Гораздо дольше, чем можете вообразить. Гораздо дольше!

– Брут, – поспешил вмешаться Корнелий, – прежде чем наговорим друг другу черт знает чего, я предлагаю успокоиться. Зайдите ко мне сегодня же, и мы разберем несчастный случай на холодную голову. В конце концов это моя обязанность комиссара по братству. Главное – не горячиться… – Корнелий осекся. Если Брут до этого и волновался, то теперь он образец ледяного спокойствия. Руки скрещены на груди, огромная лобастая голова наклонена, будто собирается боднуть Червоточина.

Ученый отпустил поручень койки и шагнул навстречу Бруту. Киберхирург потянул вслед щупальца, желая остановить пациента. Поёлы прогибались сильнее, словно сделанные не из стали, а из тонкой резины. Фигуру окутала струящаяся оболочка, будто Червоточин погрузился в жидкое зеркало, и при каждом движении в этой субстанции возникало много отражающих поверхностей. Глаза отказывались воспринимать целостность, фигура распадалась на мириады частей и тут же вновь собиралась, тошнота подступала к горлу, виски пронзила боль, хотелось прислониться лбом к чему-нибудь ледяному, но из последних сил Корнелий заставлял себя смотреть.

Что-то должно случиться, что-то должно случиться – билась в висках паническая мысль. Нужно что-то делать, – вспыхнуло как озарение, и комиссар рванулся наперерез Червоточину, но с таким же успехом можно бежать на перехват стартующего космоплава. Пространство сгустилось, и Корнелий оказался крошечной мошкой, попавшей в каплю древесной смолы. Пропорции исказились. Огромная фигура нависла над крошечным Брутом, он воздел над собой руки, то ли пытаясь защититься, то ли совершая обряд поклонения грозному божеству.

Клокочущая пустота на том месте, где когда-то находилась голова Червоточина, плеснула на Брута черным протуберанцем, слизнула, поглотила.