Лабиринт для Минотавра

– Перед кем распахнутся? – Чем больше Корнелий наблюдал за Червоточиным, тем меньше тот ему нравился. Даже сейчас, когда он присутствует лишь как трехмерное изображение, в нем ощущалось нечто ужасающее. Как тогда, в хирургическом блоке.

– Для начала – передо мной, – сказал Червоточин без тени иронии или намека на шутку. – А дальше… дальше посмотрим. – Помолчал, и Корнелий уже ждал, что разговор на этом прекратится, экран потухнет, а он, комиссар по братству, вновь ничем не сможет помешать Червоточину проводить безумные эксперименты на людях, но тот не отключился, продолжил:

– Скажите, Корнелий, когда вы последний раз думали о боге?

– Что?

– Возможно, вы давно сочли меня сумасшедшим, – губы Червоточина скривились, – как того и требует амплуа ученого-одиночки, чью теорию понимает лишь он сам, только он готов пожертвовать всем и каждым, доказуя собственную правоту, но сейчас не тот случай…

– Я вообще не думаю о боге, – может излишне резко сказал Корнелий. – Я предпочитаю думать о живых людях, им я могу и обязан помочь.

– Бог… бог… – задумчиво повторил Червоточин, словно пробуя на вкус. – Разве вас никогда не занимала мысль – откуда у человечества возникла столь странная концепция? Сущность, логос, который сотворил все, что есть, в том числе и нас самих. Согласитесь, идея гениальная…

– Обычные суеверия, – отмахнулся Корнелий. – Первобытные люди наблюдали природные феномены, не могли объяснить их, вот и придумали себе бога. Который может все, но ничего не хочет, даже пальцем о палец ударить, дабы сделать мир не столь скорбным.

– Какая самонадеянность, – себе самому сказал Червоточин. – Какая ужасающая самонадеянность. Придумать концепцию бога для первобытных людей ничуть не проще, чем им же придумать интегральное исчисление. И я скорее поверю в первобытного охотника, на досуге берущего интеграл по поверхности кремниевого наконечника своего копья, чем в охотника, приписывающего гром и молнию сидящему на небесах всемогущему существу по имени Бог. Конечная цель цивилизации, разумного вида – сотворить бога. Он взорвет сверхновую, из чьих клиппот будет воссоздан новый мир, новые разумные существа, в свою очередь, им придется творить своего бога и взрывать собственную звезду… Вы знаете, Корнелий, что вещество, из которого состоит наша Солнечная система, мы с вами, все живые существа – образовались внутри массивной звезды, родившейся за несколько миллионов лет до нашего Солнца и взорвавшейся, тем самым передав нам эстафету существования… у нее даже есть собственное имя, у этой матери солнца. Коатликуэ. Праматерь всех нас. Наша благая весть…

– Послушайте, Червоточин, почему мы вообще об этом говорим?! – Корнелий возвысил голос. – У вас нет иных тем?

– У меня нет иных тем для разговора не только с вами, Корнелий, – сказал Червоточин. И повторил: – Не только с вами…

– Червоточин, я все же взываю к вам, – торопливо заговорил Корнелий, понимая, что тот в любое мгновение отключит видеосвязь, – взываю к вашим человеческим чувствам, если они еще сохранились в той бездне, в той черной дыре, что осталась на месте… впрочем, не важно, сердце-то у вас на месте, а значит и чувство братства… прошу вас, во имя братства…

Экран почернел.

7. Игра

Пасифия ждала Корнелия в его каюте, да не одна, а с ребенком. Малыш по-хозяйски и без церемоний, как свойственно всем детям, расположился за откидным столиком, забравшись с ногами на убранную до того койку с наведенными на краях одеяла стрелками – неизбывная военная привычка, впитанная комиссаром еще в бытность его службы в Первой Марсианской бригаде Сил Самообороны. Книжки мальчугана не заинтересовали, он сдвинул их к иллюминатору, а сам разложил на откидной столешнице настольную игру, расставил фишки и теперь сосредоточенно бросал кубики и двигал фигурки. Игра называлась «Преображение Венеры», а ее героями являлись легендарные первопроходцы, атомные первопроходческие танки, а также первопроходческие роботы. Среди опасностей Венеры с черной кляксой Голоконды – в далекие по геологическим и космическим масштабам времена на планету упал метеорит из антивещества – множился лабиринт тропок, по ним и должны двигаться фигурки, подчиняясь случайности выпадавших на гранях кубиков чисел.

Задержавшись на пороге каюты, Корнелий с удовольствием наблюдал за сосредоточенным и хмурым мальцом, пока Пасифия не сказала:

– Прошу прощения, комиссар, что столь бесцеремонно вторглись к вам, да еще и с ребенком… но мне совершенно не с кем оставить Телониуса…

– О, Телониус! – воскликнул с преувеличенной сердечностью Корнелий. – Так вот чьи джазовые композиции изливаются из нашей радиосети и днем и ночью! Позвольте высказать вам, уважаемый маэстро, свое восхищение! И пожать руку!

Мальчишка исподлобья глянул на комиссара, удостоверился, что в словах взрослого нет ничего содержательного, к чему стоит прислушаться, и вернулся к игре.

– Он несколько… нелюдим, – с ноткой извинения сказала Пасифия. – По-хорошему, его следовало оставить на Земле, а не брать в такую космическую глушь, но я побоялась, что ему будет трудно в приюте…