Лабиринт для Минотавра

Робот-нож по-прежнему сопровождал ее, изрекая все более безумные и несвязные сентенции. Его слабый позитронный мозг не выдерживает нагрузки, которую на него взвалили. Он бормотал о червоточинах, о ликах, возникающих в облаках, неотрывно следящих за ним даже сквозь оболочку Лапуты, о каких-то смерть-цивилизациях, передающих эстафету благовести от сверхновой к сверхновой, речитативом повторял рецепты приготовления хлореллы, коих помнил неисчислимое количество, но, судя по ингредиентам и способам обработки, вряд ли они могли оказаться съедобными. Его следовало деактивировать или вернуть на кухню, но Ариадна остро переживала одиночество, и даже робот-нож казался пригодным суррогатным собеседником. Хотя его безумие оказалось заразительным. Несколько раз ей случалось, стоя у обзорного иллюминатора, наблюдать, как несущиеся в стремнине суперротации облака складываются в лицо, причем под воздействием ветра оно словно оживало, шевелило губами, и Ариадне чудилось, будто разбирает обрывки слов и фраз. Четыре раза ей показалось, как облачный лик произнес «Телониус», в другой раз – «смерть», но вряд ли это было чем-то большим, нежели игрой иссохшего воображения.

Что до происходящего на поверхности Венеры, то вполне ожидаемо и там на смену порядку возвращалась первозданная стихия. Ариадна наблюдала, как вокруг фабрик возникали Красные кольца, и установленные поблизости камеры либо беспилотники бесстрастно передавали печальные картины. Даже в ее сердце рождалось тоскливое чувство утраты – белоснежные дырчатые кубы покрывались отвратными пятнами, будто пораженные гниением. Полупрозрачные дымы извергаемых наноботов обретали зловещий гангренозный оттенок, ровные грани оплывали, морщились, и через какое-то время ничего не могло выдать в фабриках творение разума. Наоборот, они представали жуткими наростами на теле планеты, внося лепту в неукротимую враждебность этого мира демиургической воле. Ариадна даже не пыталась разобраться в причине изменения структуры терраформовки, и какие наноботы теперь выбрасывали фабрики. Логично предположить: такие, которым по достижении критической насыщенности, предстояло за короткий срок превратить раскаленно-кислотный ад во вполне терпимое (на первых порах) и желанное (на последующих) место обитания. Возвращенцы предпочли улитку в руках тритону в болоте.

«Я всего лишь выполняла свой долг», – оправдывала себя Ариадна перед оглыбленным Телониусом. Он наверняка прозревал сквозь завесу туч гибель своего творения, величайшего гипостазиса размером с планетоид. Будь он завершен даже жертвой жизни возвращенцев, которую готов был принести демиург, открыл бы совершенно иные пути расселения по мирозданию. Теперь этот гипостазис ветшал и разваливался, уступая более могучему, чья суть провозглашала привычную материальную максиму: «Мы живем в лучшем из миров».

Порой Ариадна даже жалела, что избавилась от Фесея, не дослушав его весьма любопытную сентенцию о мире, где идеи не нуждаются в материальной явленности, существуя не только сами по себе, но и без всякой на то воплощенности. Представить подобное невозможно, все равно что назвать математику наукой о нечто таком, чему не потребны сложнейшие конструкции, возводимые учеными, дабы проявить в мир числа. Эти самые числа вполне могут обходиться исключительно чистыми воззрениями. Каким бы тогда образом достигалась идентичность подобных воззрений, распределенных среди миллиардов умов? Они совершали ту или иную математическую операцию и приходили к одному и тому же результату, например, что дважды два есть пять. Ариадна как ни пыталась, не могла вообразить, отключаясь от тела настолько, что клайменоли стучали с учетверенной усердностью, заставляя с неохотой возвращаться к делам телесным. Возможно, Брут не высосал свою мысль из пальца, а продумывал ее долго и тщательно. Он заявил о ней Ариадне, стараясь то ли утешить, то ли сильнее уязвить ткача восстания. Поиски в том месте, где когда-то находилось его убежище, не дали Ариадне ни единого ключа, да и что могло иметься личного у Брута, если даже в зените славы он обретался в гамаке самого обычного воскрешенного, а все имущество умещалось в узелке, сложенном под подушку.

8. Чудовище

Узелок, выделанный из желудка водяного паука, Ариадна все же захватила с собой, называя его про себя гипостазисом души коварного Брута-Фесея, бунтаря. Его следы пролегали отнюдь не только по Венере, но и десяткам иных мест Системы, оставляя за собой такую же мерзость запустения, что придало чертам шишковатой башки признаки гипостазиса, хотя поверить в подобное затруднительно. Верить не верила, но ведь нечто толкнуло ее на превращение Брута в промороженный кусок плоти, что дожидался утилизации в морозильнике. Окончательная смерть для него чересчур простой выход, ибо как знать – не пройдет ли Брут Феодоровский процесс вне всякой очереди?

А затем явился Минотавр.