Лабиринт для Минотавра

– Самое забавное, что меня зовут не Брут, – сказал Брут. – Никогда мне не нравилось имя, которое носил раньше. При рождении меня нарекли Фесей, но все во мне отторгало его, будто оно сплеталось из колючих звуков. Они драли горло, когда я называл себя, и слуховые отверстия, когда кто-то звал меня. Вы не находите это забавным, ткач? – Последнее обращение прозвучало особенно насмешливо. Фесей поднял руки, обратив ладони к Ариадне, и сделал несколько движений, словно заколдовывая или расколдовывая ее. – Не отвечайте, не стоит. Моя благодарность вам не знает границ, вы не только одобрили мое ходатайство о восстании против тирании Телониуса, но и взяли на себя труд самолично его устранить, умело спровоцировав нападение Огневика. Не могу отказать себе в удовольствии раз за разом пересматривать запись его гибели… Он ведь не Венеру собирался терраформировать, Ариадна, он нас собирался терраформировать, возомнив себя демиургом. И теперь, когда следов его не осталось, не подумать ли о переименовании планетоида? Не Венера, а нечто более краткое? Как, например, И-О. – Брут с видимым удовольствием произнес эти два звука. – Так, кстати, звали мою восприимицу. И-О, И-О.

– Может ли тварь уничтожить творца? – внезапно лязгнул тысячью лезвий робот-нож, но Брут и глазом не повел в его сторону. Мнение кухонного прибора его не интересовало.

Ариадна с удовольствием бы заткнула ушные отверстия, только не слышать бахвальство Брута. Но лишь позволила короткую реплику и постаралась уместить в нее больше яда:

– Вы ошибаетесь, Брут.

6. Клайменоли

Тот скривился, постукал пальцем по терниям, впившимся в череп, прищурился:

– Я их почти вижу, Ариадна. Клайменоли. Никто не знает, что они такое, но у меня гипотеза, которую вам изложу. Не возражаете? – Он помолчал, а у Ариадны вряд ли имелась хоть малейшая возможность отказаться. Ариадна могла бы спросить: а видит ли он демиурга, но клайменоли стучали по ушным отверстиям, заставляя слушать. – Гомеостаз! – Брут поднял палец, растянув перепонку, несколько раз его согнул и разогнул. – Когда вы толковали демиургу о красоте мира, то впадали в ересь какого-нибудь Доктора Панглоса, рассуждающего о мнимых сущностях, дабы объяснить простые вещи, протянув правую руку под левое колено к правому же ушному отверстию. Право, браво! Смехачите, смехачи! Тот самый гомеостаз держит в равновесии Лапуту, не позволяя ей ни спуститься, ни подняться, покинув пределы безопасного слоя. Равновесие мироздания фундаментальнее его красоты. Можно сказать, примиряя: красота равновесна, а равновесность красива. И тот, кто выводит хоть крошечную часть мироздания из гомеостаза, вольно или невольно приближает его конец. Вы всего лишь орудие мироздания и гомеостаза! Мы солдаты равновесия, призванные Вселенной сражаться против таких, как Телониус, готовых разрушать мироздание в угоду личным амбициям. Понимаете?

– Демиург потерпел поражение! – С неожиданной радостью опять лязгнул лезвиями робот-нож, но с тем же успехом – Брут, чьего внимания он добивался, не услышал его.

Ариадне очень хотелось закрыть глаза, только бы не видеть самодовольства на физиономии Брута-Фесея, но глазные клайменоли настойчиво приказывали шире раскрыть веки. Вдруг показалось – скульптурная глыба демиурга на краткое, крошечное мгновение шевельнулась, будто судорога отвращения прокатилась по набыченному телу.

– Что же до клайменолей, то воспринимайте их как судьбу, рок, материальные воплощения гипостазиса… Впрочем, почему не видеть в них и более славную надежду? В конце концов никто не ведает, как творятся гипостазисы. Почему не вообразить, что именно так, Ариадна? – Брут-Фесей нагнулся к ней, не поднимаясь с седалища, сощурил круглизну жабьих глаз, покачиваясь из стороны в сторону, желая полнее разглядеть добычу. – Признайтесь, он вам нравился. – Толстые наросты губ раздвинулись, вытянулся язык, словно уловив в последней фразе гастрономический намек.

Глазные клайменоли ритмично стучали: смо-раз, смо-два, смо-три, смо-четыре… если бы в каюте летала муха – огромная, зеленая, жирная, Брут-Фесей несомненно выбросил бы язык на всю липкую длину, а затем с удовольствием жевал добычу, пуская слюни.

Однако Фесей будто и не замечал происходящего с Ариадной. Может, ему было все равно в эти драгоценные мгновения окончательного торжества над поверженным противником, а может, клайменоли не выпускали из нее ни единой настоящей эмоции, выстукивая на лице маску равнодушного благожелательства.