Лабиринт для Минотавра

Вскоре Ариадна заметила среди отбывающих с Лапуты на эвакуационных транспортниках, таких, кто демонтировал все, что попадалось под руку, вплоть до обшивки стен, проводов, труб, батарей, увлажнителей, грузил добычу в самолеты и спускал на поверхность. Поскольку непоправимого ущерба системам жизнеобеспечения небесного острова это не наносило, ткач восстания не имел полномочий прекратить демонтаж. Примары, а это были они – таинственные мусорщики Венеры, укрывались в белых, туго обтянутых по фигуре скафандрах с белыми, непроницаемыми снаружи спектролитовыми колпаками, и походили на привидений. Иногда среди них попадались облаченные в старинные пустолазные оранжевые костюмы с прозрачными колпаками, в таком некогда щеголяла Нить. Однако среди примаров бедового отпрыска она так и не встретила.

Но однажды Ариадна наткнулась на тех, кто выбирал иной путь – не возвращенцев и не примаров. Они собирались редкими группами на причальных выступах Лапуты, выстраивались на краю, где уже был отключен силовой барьер, делали одновременный шаг вперед, отправляясь в смертельный полет в бездну. Это походило не на падение, скорее на погружение в воды бескрайнего океана, тот поглощал самоубийц, как казалось Ариадне, без остатка и последствий. Однако оказалась неправа, однажды увидев, как на месте одинокой фигуры, которой не удалось найти спутников для последнего полета, рядом с Лапутой вдруг возникла огромная фигура, сотканная из облаков и похожая на пловца, решившего покачаться на волнах.

Безмолвной глыбой Телониус возвышался у круглого окна каюты, облитый багровым светом Венеры, словно кровью, скрестив руки, привычно набычив голову и наблюдая за облаками. Он ничего не говорил, не упрекал, не возражал, не успокаивал. Он – статуя, ледяной укор тому, что она сотворила. Будто недостаточно шарканья тысяч ног и неумолимого сокращения числа на счетчике численности населения Лапуты, из зеленого он стал желтым, а теперь горел кровавым. Остались жалкие четверки, те, кто взвалил на себя добровольное бремя консервации механизмов и систем небесного острова. А скоро растают и они, оставив на счетчике лишь единицу. Или двойку, если только неподвижный Телониус не гипостазис ее совести.

О, она не оставляла надежды его переубедить! Ничего, что статуя, безмолвная и неподвижная, разве не для того она его и сделала? Чтобы он наконец-то выслушал ее. Вылепить его таким, каким запомнила демиурга проекта терраформовки, благо на складе, еще не до конца разоренном примарами, оказались ящики с пластичной массой, ею заделывали пробои внешней обшивки Лапуты. А чтобы ловчее ее укладывать, Ариадна позаимствовала на кухне робот-нож, отсекать от глыбы лишнее.

Иногда, весьма редко, она решалась покинуть каюту и прогуляться по лабиринту Лапуты, не выпуская из рук навигационной нити, но так и не смогла уяснить логику ее архитектуры. Там, где нить обрывалась, приходилось руководствоваться нанесенными на полу указателями, настолько непростыми, запутанными, что приходилось танцевать по ним, чтобы оказаться там, куда и лежал ее путь.

Когда Ариадна решила, что на Лапуте остались только она и вылепленный ею по образу и подобию Телониус, дверь каюты лопнула и внутрь шагнул Брут – все такой же мрачный, с торчащими из формы нитками на месте сорванных шевронов. Будто расстались только вчера, когда Ариадна жестом ткача восстания пожертвовала свой челнок возвращенцам. Брут осмотрелся, кивнул и без приглашения нырнул в седалище, вытянув длинные ноги, почему-то без обуви, отчего Ариадна с сомнительным удовольствием наблюдала испачканные подошвы его ступней.

– Здравствуйте, Брут. – Она внимательнее оглядела его и с удивлением увидела непонятное приспособление, надетое на лысый шишковатый череп Брута, похожее на свитый из колючей проволоки венец. Острые иглы кое-где сильно впились в выпирающие жировики на черепе предводителя восставших, оставив там глубокие ссадины и мелкие кровоподтеки.

Тем временем робот-нож трудился над статуей демиурга, отрезая, отщипывая только ему заметные заусенцы застывающего пластика.