Лабиринт

Остальные солдаты были более спокойны. Первоначальный испуг быстро прошел. «Что ж, значит, дошла очередь и до нас»,— решили они про себя. Каким-то образом им стало известно, что в последнее время партизаны, не ограничиваясь призывами через мегафон, пользуются и таким приемом. Эти слухи порождали своеобразное жгучее любопытство, которое испытывает человек, когда его что-то страшит и вместе с тем неодолимо тянет взглянуть на страшное. Таким образом, сегодняшнее ночное происшествие не было полной неожиданностью. Собственно говоря, этого можно было ожидать. Такой прием партизан, пожалуй, был более тонким, чем обращенные к разуму увещевания через мегафон. Партизаны стремились подействовать не только на рассудок, но и на чувства солдат. Народная песня, в кото-: рой слышен как бы ритм биения сердца у людей, принадлежащих к одной нации, проникает, вливается в их душу и, как листья на дереве шепчутся с листьями и птицы перекликаются с птицами, так и песня,— выражая человеческие чувства, полнится вздохами, жалобами и затаенной извеч-ной печалью. Она воспринимается не слухом: каждая жилка начинает вибрировать при звуках песни, особенно когда поет женщина. Возможно, даже те солдаты, которые и не так простодушно отозвались наг эту песню, как ефрейтор Хата, тем не менее тоже были глубоко взволнованы. В комнате, где тускло светили свечки в консервных банках, вдруг воцарилась тишина. Молчание длилось, пока не прозвучали последние слова «по-о волна-а-ам»; солдаты ждали, оборвется на этом пение или будет продолжаться... Моментально были потушены свечи. Пустые банки, в которых они стояли, карты, кости и шахматы мигом были убраны, и игроки сразу очутились в своих постелях. Все это было проделано с такой же быстротой и ловкостью, с какой они выполняли команду: «Ложись!» или «Заряжай!» И произошло это потому, что в коридоре со стороны унтер-офицерской комнаты послышался топот. Дверь распахнулась. Появился дежурный унтер-офицер Нэмото. Повернувшись к кроватям, которые стояли параллельными рядами по обе стороны громоздившейся в центре ружейной пирамиды, он крикнул:

— Дежурные гранатометчики и пулеметчики, встать! Часы дежурства изменены. Немедленно занять свои места!

— Есть!.. Есть!.. Есть!.. Есть!..— прозвучало в разных концах комнаты.

С тех пор как началось наступление партизан, на солдат, помимо караульной службы, возлагались и эти обязанности. Два вида оружия пускались в ход порознь, причем время стрельбы ежедневно намеренно менялось. Сегодня ночью пулеметы должны были стрелять в двенадцать часов, а гранатометы — в два. Однако часы переменили и приказали стрелять из всех видов оружия одновременно. Несомненно, это было связано с чрезвычайным происшествием,— появлением вблизи отряда партизанского репродуктора.

Пулеметы были установлены слева и справа от главных ворот, а гранатометы у четырехугольной башни, так чтобы они могли вести перекрестный огонь; вскоре началась стрельба. Но все попытки заставить репродуктор замолчать или стрельбой заглушить музыку окончились неудачей. Партизаны были укрыты в безопасном месте, и в темноте их было нелегко обнаружить. Наоборот, глухой грохот гранат и тревожное отрывистое стрекотанье пулеметов — будто дятел долбит дерево в осеннем лесу — не только не заглушали песню, а, казалось, звучали как аккомпанемент. Пламя, вырывавшееся из дул гранатометов, на мгновение причудливым светом озаряло окутанные мраком стены круглой и четырехугольной башен, ров, подъемный мост, пустынные пашни, а пулеметы, будто огромные зажигалки, сверкали Красными вспышками. Картина эта была скорее красивой, чем страшной. Казалось, что песня, звучавшая посреди беспредельного, погруженного в темноту пространства под необычно пасмурным для здешней осени небом, где не мерцало ни звездочки, воплощалась не только в мелодии, но и в ослепительном сверкании удивительных красок.

Принятые фельдфебелем чрезвычайные меры на третий же день были им отменены. Нащупать, где скрывались партизаны, и накрыть их там огнем не удавалось. Кроме того, фельдфебель понял, что из простого запугивания ничего не Выйдет, и он вернулся к своей прежней тактике — упорно делать вид, что партизан он ни во что не ставит. И лишь для порядка по-прежнему по ночам в разное время велась стрельба. Улучив удобный момент, партизаны продолжали делать свое дело, но запас пластинок был у них, по-види-мому, не очень велик, и поэтому они часто ставили одни и те же. Играли не только песенки окэса, но и другие, вплоть до «Островитянки». Иногда слышались и мужские голоса, но большей частью пели женщины.